В это же самое время подгоняемый истеричными угрозами из Берлина Отт исхитрился через свои связи в Министерстве иностранных дел и среди генералитета Генштаба пронюхать, что японцы ведут двойную игру. 23 ноября он телеграфировал Риббентропу, что неверный союзник готовится двинуться не на север, а на юг с намерением оккупировать Малайю и захватить голландские нефтеносные районы на Борнео. Но это была только одна часть правды, до другой, несмотря на все старания, немецкому послу так и не удалось докопаться.
После доклада Отта в Берлине пришли в бешенство. Разъяренный Гитлер тут же вызвал на ковер Риббентропа и устроил ему дикий разнос. Тот, накрученный фюрером, немедленно затребовал к себе Осиму. Японскому послу в тот злополучный день так и не удалось побывать на Моцартовском фестивале – пришлось срочно покинуть Австрию, чтобы возвратиться в Берлин. Разговор с Риббентропом затянулся до утра и напоминал перетягивание каната, но по сути уже ничего не решал. Русские смешали все карты в Большой игре. Контрнаступление войск Красной армии под командованием Георгия Жукова опрокинуло все тайные планы главных игроков великой драмы двадцатого столетия – Рузвельта, Черчилля, Гитлера и Хирохито…
Порыв ветра распахнул окно, тяжелые шторы вздулись пузырями, струя холодного воздуха прошлась по кабинету, смела со стола шифрованную радиограмму из Токио, нырнула в камин и с разбойничьим посвистом вылетела в трубу.
Номура очнулся. Тяжело ступая, он прошел к окну, закрыл его, подобрал с пола листы шифровки и, зябко поеживаясь, возвратился к камину. Зола, поднятая ветром, улеглась, тревожно загудевшее пламя сникло. Трепетные язычки проворно лизали сухие поленья, поигрывая бликами на мраморной облицовке.
Посол смотрел на огонь потухшими глазами. Непомерные амбиции императора, раздуваемые премьером, уничтожили все его труды, направленные на сохранение мира. Того самого мира, до которого, как ему казалось, оставалось сделать всего один шаг. Чего это стоило, знали только он сам и предыдущий министр иностранных дел Ёсукэ Мацуока.
Направляя Номуру послом в Вашингтон, тот рассчитывал, что его отношения с Рузвельтом, сложившиеся еще в Первую мировую войну, когда Номура был военно-морским атташе в Вашингтоне, не только позволят разморозить японо-американские отношения, но и обеспечат бесперебойные поставки нефти и стали, в которых так нуждалась набиравшая обороты оборонная промышленность Японии. Первая же встреча с госсекретарем Корделлом Хэллом породила определенные надежды, казалось, что наконец забрезжил свет в конце туннеля.
Уже к концу марта 1941 года полным ходом шли интенсивные конфиденциальные переговоры, но жаждущие крови генералы надавили на премьера Коноэ, и тот потребовал от него невозможного: добиться от Рузвельта признания права Японии на весь Индокитай. При всем желании ему не удалось прыгнуть выше головы, попытки предпринять что-то оставались гласом вопиющего в пустыне. Тем временем начальник Генштаба Сугияма и начальник Главного морского штаба Нагано, не дождавшись результатов переговоров с Хэллом, бросили на чашу весов всю мощь японской армии и флота, и каток войны покатился дальше, на юг Индокитая.
Такое вероломство взорвало Хэлла, и он пригрозил перекрыть все «американские краны», подпитывавшие японскую экономику. Этим тут же воспользовались немцы. Ойген Отт с утра и до ночи обивал пороги МИД и Генштаба. Подстегиваемый Гитлером, он торопил с началом наступления на Дальний Восток. Но Коноэ и Мацуока, раздираемые генералитетом на части (Сугияма тащил на север, Нагано – на юг), вынуждены были до поры до времени, образно выражаясь, раскачивать маятник.
А Номура в это время лез из кожи вон, чтобы найти компромисс и восстановить былые отношения с Хэллом. Но Хэлл продолжал занимать жесткую позицию, требуя немедленного вывода японских войск с захваченных территорий. Перелом в лучшую сторону наступил в середине августа, после того как Коноэ предложил провести личную встречу с Рузвельтом в Гонолулу. Хэлл отреагировал положительно, и с сентября переговоры возобновились с прежней силой.
Но злой рок снова подстерегал японского посла. Под давлением сил, жаждущих войны, 16 октября правительство Коноэ пало, и на смену ему пришел кабинет во главе с Хидэки Тодзио, который также сохранил за собой и пост военного министра. Тодзио был полон решимости начать войну против США. И уже 5 ноября на императорской конференции под его давлением был принят план военных действий против американцев. Первые удары предполагалось нанести по военно-морским базам на Тихом океане.
Хэлл словно почувствовал грозящую опасность и стал вести себя крайне настороженно. Переговоры теперь напоминали бег на месте, из них ушел дух взаимопонимания, и Номуре понадобилось недюжинное актерское мастерство, чтобы хоть как-то сохранить отношения с госсекретарем. После встреч в Госдепе он возвращался в посольство как выжатый лимон и надолго забирался в ванну. Вместе с водой, казалось, уходили и те горы лжи, что пришлось вываливать на Хэлла.
15 ноября в Вашингтон неожиданно прибыл личный представитель нового министра иностранных дел Сигенори Того – Сабуро Курусу. Известие о его появлении, предварявшемся телеграммой самого министра, в которой тот настаивал на активизации переговоров с целью нормализации отношений, вновь возродили в Номуре слабую надежду на благополучный исход миссии. Но то, что визит Курусу в Вашингтон был тонкой дымовой завесой, знал только узкий круг из Тайного совета. На его заседании было принято окончательное решение – вступить в войну с США, Великобританией и Нидерландами.
Истинный смысл миссии Курусу, от которого за версту несло жестким милитаризмом, стал ясен Номуре уже на первых минутах беседы. Наивные иллюзии рассеялись – посланец Того приехал в Вашингтон, чтобы потянуть время, и ему, Номуре, ничего другого не оставалось, как дипломатично подыгрывать.
Последовавшая на следующий день встреча в Госдепартаменте заставила их пропотеть до нитки и стоила не одной минуты жизни. Хэлл проявил поразительную проницательность, он ни секунды не дал водить себя за нос. Все их заверения о мирных намерениях императора разбивались о железную логику фактов, которыми сыпал госсекретарь. Для него не было тайной концентрация военно-морских сил Японии на южном направлении. Заблуждались американцы только в одном – в конечной цели, полагая, что удар будет нанесен по Борнео и Таиланду, но не по США. Курусу понадобилось огромное самообладание, чтобы сохранить лицо при такой сложной и неприятной игре.
В посольство они возвращались как в воду опущенные – Хэлл категорически отказывался от продолжения переговоров. Время как будто остановилось, проходил день за днем, а Госдеп не подавал никаких сигналов. Наконец утром 26 ноября в кабинете посла Японии раздался долгожданный звонок: Номуру приглашал навстречу сам Хэлл.
Однако дурные предчувствия, не дававшие накануне покоя Курусу, не обманули. Госсекретарь встретил Номуру и сопровождавшего его Курусу в строго официальной манере, более того – необычайно холодно и сухо. На этот раз он не стал слушать никаких объяснений и жестко дал понять, что США не намерены больше мириться с агрессивными устремлениями Японии и ограничиваться пустыми переговорами. Подтверждением его слов стала ультимативная по своему характеру официальная нота протеста. Даже если она состояла бы из одного пункта, то и его вполне хватило, чтобы распалить воинственный пыл адмиралов и генералов кабинета Тодзио еще больше. Рузвельт требовал невозможного: чтобы правительство Японии отвело из Китая и Индокитая все военные, военно-морские, военно-воздушные и полицейские силы. Он и Хэлл больше не желали слушать ни одного слова завравшихся японских дипломатов, которым приходилось отдуваться за своих милитаризованных соотечественников в правительстве.