- Нихад спит в отдельной комнате. Обычно он не просыпается по ночам, но кто его знает, - вдруг проснётся. Хватится, начнут искать в доме, а меня нет.
Подобные опасения меня не оставляли с первой нашей встречи. Однако на этот раз я постарался её успокоить:
- Ничего страшного. Подумают, ты вышла в сад подышать свежим воздухом.
- А если станут разыскивать? Придут сюда?
Я показал на тёмные воды, плескавшиеся у наших ног, и торжественно произнес:
- Тогда. Тогда я бесшумно брошусь в воду. Ты останешься здесь одна. И никто тебя не заподозрит.
Ведия сочла мои слова за шутку. Но я был искренен. Я рассказал ей легенду о мельнице в Дамладжике, а потом торжественно поклялся, что ради неё готов пожертвовать собою, как тот крестьянский парень, который ценой жизни спас честь любимой женщины.
Я вспомнил об Исмаиле и Айше ещё во время нашей первой встречи на берегу моря. Всё складывалось у нас, как в той легенде, - эта мысль, словно навязчивая идея, с каждым днём всё глубже укоренялась в моем сознании. Наша любовь была безнадёжной, и на лучший исход я и не мог рассчитывать. В сущности, я с детства привык думать о самопожертвовании, и готовность к этому была у меня в крови. Любовь потрясла меня до глубины души, чувства мои уже не вмещались в моём сердце, вот почему меня томила безумная жажда самопожертвования.
Прошло четыре месяца, как мы впервые встретились в саду и признались друг другу в любви. Чем я смог понравиться Ведии? Уже потом я понял это. Такая тихая на вид, безропотная и даже болезненная, она на самом деле была гордой и впечатлительной. Джемиль Керим-бей не понимал, да и не пытался её понять. И она не любила своего мужа; больше того, она ни капли не уважала его, считая Керим-бея хитрым, самодовольным и вульгарным грубияном. Она не раз повторяла, что он, дескать, не человек, а настоящая марионетка - уже несколько лет они жили врозь. Ведия рассказала мне о Джемиле Керим-бее много такого, о чём я и не подозревал: о его бесчисленных любовницах, пьянстве и распутстве, - она говорила об этом спокойно, без всякой горечи, словно её всё это не касалось.
Однажды я спросил её, за что она могла полюбить такого заурядного, такого недостойного человека, как я, к тому же ещё совсем некрасивого, - и рисковать своей репутацией, своим положением.
Она взяла мою руку в свои ладони и, глядя на неё, задумчиво произнесла:
- Ты даже не представляешь себе, Иффет, что человека больше всего красит истинное благородство. У тебя и руки не такие, как у других.
* * *
В конце августа я заболел воспалением лёгких, не очень серьёзно, правда, но, прикованный к постели, вынужден был провести две недели дома.
Я начал поправляться. Было полуденное время, я опустил шторы, чтобы солнце не светило прямо в окно, и комнату окутал жёлтый, тревожный сумрак. Меня охватило непонятное беспокойство.
В дверях неожиданно появилась хозяйка пансиона.
- Там ваша двоюродная сестра из Карамюрселя пожаловала. Вас хочет видеть.
Я вскочил с кресла и направился к двери встречать гостью. С чего это вдруг Макбуле оказалась в Стамбуле? На лестнице послышались лёгкие шаги. Я вышел в прихожую. Передо мной стояла Ведия. На ней был чёрный просторный чаршаф, какой носят провинциалки, лицо - плотно закрыто.
Хозяйка, проводив гостью до дверей моей комнаты, оставила нас одних. Не находя слов, я безмолвно припал к руке любимой.
Ведия беспокоилась, не зная, что со мной случилось. И тогда она решилась на отчаянный шаг: пренебрегая опасностью, пришла ко мне. Два часа, что мы пробыли вместе, пробежали совсем незаметно, Ведия ни за что не хотела уходить.
Бедная женщина выглядела утомлённой, - пока искала мой дом, от жары и волнения ей чуть ли не сделалось дурно. Усталые глаза её затуманились, на бледном лице выступили пунцовые пятна, словно от солнечного ожога.
Такая нерешительная по своей натуре, Ведия проявила поистине мальчишескую отвагу, осуществляя свой замысел. Она подробно мне обо всём рассказала. Сначала Ведия зашла в гости к подруге, которая жила в Шишли. А там - бывают же такие случайности - она опрокинула чашку с кофе на свой чаршаф. И поскольку она собиралась ещё зайти на базар, то подруга и выручила её, отдав ей огромное чёрное покрывало.
В моей жизни не было более счастливого дня! Я и до сих пор так думаю.
Наступила зима. Мы больше уже не могли встречаться по ночам на берегу моря.
Иногда, во время уроков с детьми, Ведия снова приходила в класс и, забившись в угол, сидела тихонько, как прежде, в своём кресле.
Боясь, чтобы Хандан нас не заподозрила, мы не решались даже взглянуть друг другу в глаза.
Джемиль Керим-бей раз или два в неделю обычно оставался ночевать в Стамбуле, якобы из-за неотложных дел. В одну из таких ночей я упросил Ведию прийти в сад. Она согласилась.
После полуночи мы встретились с ней в условленном месте. Словно назло, пошёл дождь. Было очень холодно. Я побоялся, как бы Ведия не простудилась, и стал настаивать, чтобы она вернулась в дом. Но молодая женщина не хотела меня слушаться. Она положила мне на плечо голову, волосы её были мокрые от дождя. Она не хотела даже запахнуть пальто, чтобы уберечься от ветра, и только шептала:
- Ну и пусть. Пусть я заболею, велика важность. Я ласково гладил её по голове и настойчиво вёл к садовой калитке, уговаривая:
- Нам лучше попрощаться. Я не хочу, чтобы ты заболела.
Но Ведия не отпускала моей руки.
- Идём со мной, Иффет, - прошептала она. - Все уже спят. Никто не заметит.
Мы миновали тёмный дворик, поднялись на четыре ступеньки и очутились в маленькой комнате, окнами на море. Из неё через застекленную дверь мы прошли в другую - это был рабочий кабинет Джемиля Керим-бея, где он принимал самых важных гостей и посетителей.
- Давай зажжём лампу? - предложила Ведия.
Я оторопел. Потом, по её улыбке, понял, что она шутит, - моё волнение забавляло её.
Мы сели рядышком на тахту у окна. Точно маленький ребёнок, утомившийся после беготни за целый день, она затихла, положив голову мне на плечо и крепко обвив руками мою шею. Я чуть касался губами её влажных волос и глядел, не отрывая глаз, на её тонкий профиль. Так, молча, мы просидели некоторое время, не проронив ни слова.
Наверху, в коридоре, часы громко пробили два.
- Разреши, я пойду, Ведия, - сказал я и тотчас же почувствовал, как она, словно испугавшись, что я сейчас уйду, ещё крепче прижалась ко мне.
- Боишься?
- Я думаю не о себе. Мне страшно за тебя.
- Все давно уже спят.
- Всего не предугадаешь. А вдруг из-за меня с тобой стрясется беда?