Поначалу она посчитала, что ловко обошла всех подруг, получив такую привилегию — сидеть со мной плечом к плечу, и от радости кипела, как самовар. Но вскоре, увидев, что Рина расположилась напротив и тянется ко мне своим острым личиком, Стематула поняла ошибку в своем расчете и очень расстроилась. Мы сидели бок о бок и видели друг друга, только когда поворачивали голов, чтобы перекинуться словом-другим. Между тем Рина находилась прямо напротив меня, под фонарем, свет которого скрывал веснушки и неровности ее лица. Оно отливало волшебным блеском, а ее глаза смотрели прямо в мои.
Бедная Стематула чего только не делала, чтобы заставить меня обратить на нее внимание. Иногда она даже осмеливалась схватить меня за руку, заставляя обернуться в ее сторону. Но принужденное общение длилось не более полуминуты, затем я отворачивался к старшим, сидящим во главе стола, и вновь поворачивался к тем, кто находился напротив.
Тетушка Варвара догадалась, что все эти манипуляции я совершил, чтобы пригласить девушек к столу. Она не сердилась, только многозначительно улыбалась, словно говоря: «Оказывается, вот ты какой!», качала головой и грозила мне пальцем, когда наши взгляды пересекались.
Рина захотела мне что-то рассказать и, словно не желая, чтобы ее слышали старшие, наклонилась вперед.
Стематула не выдержала:
— Осторожнее, Рина, у тебя такой длинный нос... Еще попадешь им прямо в рот Кемаль-бею... — Ее голос звучал как свист, нервно и агрессивно.
Рина не рассердилась. Она лишь высунула язык и прошлась им по губам и зубам, словно облизываясь, а затем подняла глаза к фонарю и пожала плечами:
— Что поделаешь... На то была воля Аллаха.
Я испугался, что прямо за столом вспыхнет новая ссора, поэтому насупил брови и осадил Стематулу:
— В чем дело?
Бедняжка сразу затаилась, как котенок, которому щелкнули по носу, и больше не произнесла ни слова.
* * *
Чтобы скрасить вечер, мы собирались взять у соседей старенький граммофон. Тетушка Варвара воспротивилась, сказав, что это будет неуважительно по отношению к главному священнику, однако мы предложили ей компромисс. В соседнем доме жила бедная прачка по имени мадам Ангелики. Граммофон решили поставить в ее саду, за оградой, чтобы старая дама иногда меняла пластинки.
Как назло, в тот вечер старик, муж прачки, заболел и слег с высокой температурой. Тем не менее несчастная женщина не отходила от двери и заводила граммофон, стоило нам легонько постучать по ограде, — из большого уважения к остаткам еды, которые мы обещали принести ей за услугу.
Думая об отце Хрисантосе, мы исключили было музыку из программы, но, как ни странно, он обрадовался ей больше всех.
Мадам Ангелики не умела читать, поэтому ставила пластинки как попало, в случайном порядке, так что следом за турецкой песней-мани звучала греческая газель, а ее сменяла хороводная мелодия касап.
Внезапно отец Хрисантос изъявил желание еще раз послушать одну турецкую песню. И, что самое необычное, даже продекламировал первый куплет, нараспев, будто читая молитву, и назвал имя композитора: Хаджи Ариф-бей.
Я немедленно вскочил с места.
— Мадам Ангелики не сможет прочесть, что написано на пластинках! Если позволите, мы принесем граммофон сюда, — сказал я и в сопровождении девушек направился к забору.
Переносить граммофон поверх ограды было опасно. Но мы решили, что обходить по улице долго, поэтому я выдернул одну гнилую доску и переправил граммофон вместе с пластинками через дыру в заборе.
В начале вечера, когда обсуждались серьезные темы, главный священник показался мне Демосфеном, теперь же он часто перегибал палку, комичным и даже почти явным образом все больше напоминая Аристофана.
Лефтер-эфенди производил впечатление человека больного, простодушного и потерявшего интерес к жизни. Казалось, что он обитает в каком-то другом измерении. Тетушка Варвара была тысячу раз права в своих опасениях. Не существовало незнакомых ему людей, неизвестных для него земель и не услышанных им сплетен о государственном строе. Но, что самое удивительное, его безжалостный сарказм выражался тщательно подобранными словами, и ничто в его речи не вызывало подозрений каймакама и священника. Критику высокопоставленных лиц он всегда начинал молитвой и хвалебными речами.
* * *
Кто знает, который был час. А сюрпризы тетушки Варвары все не кончались.
Время от времени она исчезала на пару минут, чтобы затем появиться с очередной тарелкой или подносом в руках. Когда она возвращалась к столу, священник безнадежно разводил руками.
— Ах, госпожа... Ах, госпожа... Что же вы не сказали, я бы оставил место для этого блюда, — то и дело причитал он.
Однако, слегка принюхавшись и детально разглядев содержимое тарелки, словно красивую картину, он опять вдохновлялся.
Тетушка Варвара под предлогом званого вечера накрепко заперла входные двери и окна, чтобы толпа, собравшаяся у порога, не могла проникнуть внутрь. Тем не менее несколько детей, привлеченных запахом еды, перепрыгнули через забор запущенного соседского сада и принялись разглядывать нас из-за ограды. Я давно заметил это, но ничего не говорил, опасаясь, что тетушка Варвара поднимет шум.
Я часто видел на улице маленького мальчика по имени Сими. Он был сирота, питался отбросами, подобно уличным собакам, и ночевал в лачужке около церкви, крохотной, как конура.
От девушек я узнал, что люди квартала до прошлого года помогали Сими и пускали его спать в свои дворы. Но после того как мальчик начал подворовывать, все испугались. Теперь в него бросали камни и палки, едва завидев у открытой двери.
В ту ночь среди детей на задворках сада находился и Сими. Но в отличие от друзей он не довольствовался дырой в доске, через которую можно было смотреть. Припав лицом к земле, он прополз под забором и просунул голову внутрь. Теперь пыльный пучок его растрепанных волос торчал из куста дикого цикория.
Каким-то образом тетушка Варвара все же заметила детей и, схватив кочергу, накинулась на них. Все быстро сбежали. Но бедный Сими не смог уберечь свою голову и заверещал, как крыса, которой прищемило нос мышеловкой.
Я вскочил, намереваясь во что бы то ни стало впустить ребенка внутрь и накормить где-нибудь в уголке. Но было уже поздно: тетушка Варвара сполна угостила несчастного Сими, и он с воплями убежал.
* * *
В общем, вечер удался на славу. Вот только, когда подали кофе, священник Хрисантос начал клевать носом. То и дело он уносился в мир возвышенно-духовных видений, улыбаясь во сне долме и сладостям, которые приготовила тетушка Варвара.
Лефтер-эфенди тоже вел себя странно. Он не спал, а, наоборот, таращил глаза и сидел очень прямо и неподвижно. Только его грудь порой поднималась с таким звуком, словно он плакал. Что касается каймакама, он собрал девушек вокруг себя и, судя по всему, заигрывал с ними (пусть это будет на его совести!). Я еще не достиг того возраста, когда знаешь, как взрослый мужчина может перешучиваться со знакомыми барышнями, не выходя при этом за рамки приличия. Поэтому я счел шутки каймакама чисто отеческими и ничего плохого не подумал.