— Оставьте коня здесь, спрячьте саблю в ножны и ступайте за мной, — чуть поразмыслив, говорит дон Антонио. — У вас больше шансов выбраться пешим, нежели верхом.
И достойный советник, уговорив сначала капитана набросить плащ поверх мундира, так предательски бросающегося в глаза, со всеми предосторожностями выводит постояльца в сад, через дверку в стене — на улицу, а потом кружным путем, узкими переулками провожает до угла улицы Релох, соседствующей с дворцом Гримальди, — сам при этом идет на несколько шагов впереди, чтобы убедиться, все ли в порядке, — и там целым и невредимым передает Марбо французским часовым.
— Испания — место опасное, — говорит он на прощанье, пожимая ему руку. — А сейчас и подавно.
…Пять минут спустя капитан Марбо уже входит во дворец. Ставка его высочества великого герцога Бергского напоминает разворошенный муравейник: в залах и салонах толпятся генералы и офицеры, снуют, появляясь и исчезая, курьеры с донесениями, и в этой суетливой взвинченности угадывается подспудная тревога. На первом этаже, в библиотеке, где мебель сдвинута по углам, чтобы хватило места расстелить карты, разложить бумаги, у стола Марбо видит маршала Мюрата во всем блеске и великолепии нарядного гусарского доломана, густо расшитого золотом галунов, позументов и бранденбуров, в сиянии лакированных ганноверских сапожек, однако против обыкновения — хмурого и мрачного. Вокруг стоит его штаб — Монсей, Лефевр, Арисп, Бельяр, вьются адъютанты, ординарцы, порученцы и прочая свита. Цвет Великой армии, самые сливки ее, краса и гордость Империи, которая не промотала и не расточила бесценное наследство Французской Республики — самых даровитых во всей Европе генералов, самых толковых офицеров, самых храбрых солдат. И есть ли тому доказательство лучшее, нежели сам Мюрат, в 1792 году носивший сержантские нашивки, а всего шесть лет спустя надевший эполеты дивизионного генерала? Впрочем, маршал, сколь ни редкостно его бесстрашие, сколь ни велико умение одолевать препятствия на пути к цели и добиваться результатов, напрочь лишен способностей к хитроумному искусству дипломатии, равно как и не страдает излишком учтивости.
Пожаловали наконец, Марбо! Где вас черти носят?
Молодой капитан, став навытяжку, бормочет какие-то неубедительные и нечленораздельные извинения, но тотчас смолкает, прервав объяснения, которые на самом деле никого особо не интересуют. Видно с первого взгляда, что маршал пребывает в самом отвратительном состоянии духа.
— А скажет мне наконец кто-нибудь, куда запропастился Фредерик?
В эту самую минуту, почти столкнувшись с Марбо, входит полковник Фредерик, командир 1-го гренадерского полка императорской гвардии. Он в круглой шляпе, утренней домашней куртке — одним словом, в партикулярном платье, ибо получил известие о волнениях, когда принимал ванну, и не успел одеться по форме. В руке у него сабля, принадлежавшая корнету конных егерей, растерзанному толпой у порога дома, где полковник квартировал. Выслушав его рапорт, маршал гневается еще сильней.
— А куда, интересно знать, провалился Груши, будь он проклят? Ему давно уже пора было перебросить от Буэн-Ретиро кавалерию!
— Местонахождение генерала Груши, ваше высочество, пока установить не удалось.
— Тогда вызовите Приве!
— Генерала Приве также не можем найти.
— В таком случае — Домениля! Черта, дьявола, кого угодно!
Маршал вне себя. То, что замышлялось как стремительная, беспощадно-жестокая, а потому действенная карательная операция, перестало повиноваться его воле. Ежеминутно докладывают о новых и новых очагах мятежа, вспыхивающих по всему городу, о беспрестанных нападениях на французов, о неуклонно возрастающих потерях. Только что подтвердилось, что погиб сын генерала Леграна — подумать только, юному и многообещающему лейтенанту гвардейских кирасир проломили череп молотком, брошенным с балкона, перешептываются подавленные штабные, — что тяжело ранен полковник гвардейских жандармов Жакен, а командующий артиллерией генерал Ларибуазьер, равно как и еще полсотни высших и старших офицеров наглухо заперты в домах, отведенных им на постой, и выйти оттуда не имеют возможности.
— Гренадерам морской пехоты оцепить этот дворец, моим баскским егерям — площадь Санто-Доминго! Фредерик, возьмите два батальона фузилеров, перекройте выходы с дворцовой площади на Альмудену и Платерию! Полезут — огонь! Огонь и огонь! Никакого снисхождения! Задайте им жару всем — всем, без различия пола и возраста! Ясно? Никого не щадить!
Склоняясь над расстеленным на столе планом Мадрида — испанским, отмечает наблюдательный Марбо, снятым двадцать три года назад Томасом Лопесом, — маршал повторяет свои приказы вновь прибывшим. Замысел операции, разработанной несколько дней назад, состоит в том, чтобы, соединив в испанской столице двадцать тысяч штыков из предместий и пригородов с десятью тысячами уже имеющихся там, запереть все крупные проспекты, занять площади и другие ключевые позиции, рассечь город на части, отъединенные друг от друга, и таким образом исключить передвижение мятежников из квартала в квартал.
— …Маршруты следования пехотных колонн: первая — из Эль-Пардо через Сан-Бернардино, вторая — из Каса-де-Кампо по мосту и улице Сеговия через Пуэрта-Серрада, третья — по Эмбахадорес и четвертая — по улице Аточа… Драгуны, мамелюки, конно-егерские и конно-гренадерские части из Буэн-Ретиро выдвигаются по Алькала с выходом на проезд Сан-Херонимо, а генерал Риго с тяжелой кавалерией — от Карабанчелес через площадь и улицу Толедо… Оседлаете проспекты, перекроете выходы из казарм и соединитесь на Пласа-Майор и Пуэрта-дель-Соль. Если надо будет держать северную часть города, пустим еще две колонны — остатки пехоты из казарм Графа-Герцога и войск, которые размещались в треугольнике Чамартин — Фуэнкарраль — Фуэнте-де-ла-Рейна… Всем ясно? Тогда шевелитесь! Но сначала, господа, сверим часы. Ровно через час, то есть в половине двенадцатого, крайний срок — к полудню, все должно быть завершено. Ноги в руки, господа! Так, а вы, Марбо, слушайте внимательно! Вам надлежит вот что…
— Я без коня, ва… ваше высочество…
— Бесконяво — это что значит? Что вы там лепечете? Без чего? Без коня?! Прочь с глаз моих сию же минуту! Бельяр! Приведите эту мямлю в чувство!
Марбо, почти в отчаянье ожидающий крупных служебных неприятностей, вытягивается перед начальником штаба генералом Бельяром, который приказывает ему, если нет желания быть расстрелянным на месте, немедленно раздобыть коня — своего ли, чужого, какого угодно. Но сначала — взять взвод гренадер, расставить вокруг дворца Гримальди и сбить засевших на крышах соседних домов мятежников, повадившихся стрелять по окнам.
— Они плохо стреляют, мой генерал, — невпопад отвечает Марбо.
Бельяр, испепелив его взглядом, тычет пальцем в осколки разбитого оконного стекла и лужу крови на паркете.
— Стреляют, может, и плохо, но попадают — превосходно! У нас уже двоих ранило.
«Мне сегодня удивительно не везет», — думает Марбо, ожидая, что по совокупности провинностей его сейчас разжалуют. Чтобы оправдаться в глазах начальства, он очень рьяно принимается за исполнение задания: пользуясь предоставленной возможностью, берет команду над караулом, несколькими залпами очищает от мародеров улицу, ведущую к особнячку дона Антонио. И там наконец, к вящему своему облегчению и для восстановления едва не погибшей репутации, вновь оказывается на коне — как в прямом, так и в фигуральном смысле.