— Немедленно сдавайтесь, или будете перебиты на месте! — кричит переводчик генерала Лагранжа. — Бросайте оружие, не то всех прикончим!
Проходит несколько томительных мгновений — и почти все испанцы замедленными, будто во сне, движениями, свидетельствующими, до какой степени они измучены, исполняют требование. Лагранж пробирается между рядами своих солдат, и маркиз де Сан-Симон, двигаясь следом, с нескрываемым и непритворным ужасом оглядывает улицу, заваленную трупами и телами раненых, которые корчатся и стонут. Поражает его и количество гражданских — особенно женщин, — стоящих вперемежку с военными.
— Вы все объявляетесь пленными! — громко повторяет переводчик слова своего генерала. — Артиллерийский парк переходит в ведение командования императорской армии по праву взятого с бою!
В нескольких шагах маркиз замечает офицера и указывает на него Лагранжу. Мертвенно-бледный артиллерийский капитан стоит на коленях, прислонившись к лафету орудия, одной рукой зажимая кровоточащую рану на бедре, другой — все еще держа саблю. Должно быть, это и есть Луис Даоис, думает маркиз, который не знаком с ним, но, как к этому часу и все в Мадриде, слышал, что именно он поднял мятеж в Монтелеоне. Покуда престарелый вельможа, любопытствуя, пробирается поближе, он слышит несколько слов, произнесенных на высоких тонах и на невообразимой смеси французского и очень скверного испанского, — их обращает к раненому генерал Лагранж, подавленный зрелищем этой резни. Он говорит о безумии, о безответственности, о гибельно опрометчивых шагах, а капитан бесстрастно и пристально смотрит на него, не опуская головы. Лагранж кончиком своей сабли дотрагивается до одного из эполет на плече капитана и с видом крайнего презрения роняет:
— Traître! [40]
Вполне очевидно, что капитан — теперь Сан-Симон уже не сомневается, что видит перед собой Луиса Даоиса, — знает французский или, по крайней мере, угадывает смысл оскорбления. Потому что лицо его, меловое от потери крови, вдруг вспыхивает багровым румянцем. Молча, кривясь от боли, опираясь на здоровую ногу, он с яростным усилием поднимается и всаживает клинок генералу в грудь. Лагранж без чувств падает на руки своих адъютантов, кровь течет у него изо рта. Раздается всеобщий разноголосый крик, и сразу несколько гренадеров, оказавшихся позади капитана, бросаются к нему и со спины поднимают его на штыки.
Полковник Наварро Фалькон появляется в парке Монтелеон около трех часов дня, когда там все уже кончено. Картина, открывшаяся его взору, поистине ужасна. Стена — вся в выбоинах от пуль, а улица Сан-Хосе и двор парка завалены обломками и трупами. Французы выводят на эспланаду десятка три горожан и отдельно — разоруженных артиллеристов и волонтеров короны. Несколько человек хлопочут над Лагранжем, которого ранил Даоис. Представившись генералу Лефранку, отвечающему крайне неприветливо, чтобы не сказать — грубо, полковник обходит Монтелеон, желая узнать судьбу остальных. Первые сведения предоставляет ему капитан Хуан Консуль.
— Где Луис Даоис? — спрашивает Фалькон.
Консуль, по измученному лицу которого можно судить о том, сколь тяжко дались ему несколько последних часов, с видом безмерной усталости неопределенно машет рукой:
— Унесли домой… Он очень плох… При смерти. Носилок не нашли, положили на лестницу, покрытую попоной…
— А Веларде?
Капитан показывает на сложенные в глубине двора трупы:
— Вон там.
Веларде легко опознать — он раздет догола: победители польстились на его зеленый мундир. Наварро Фалькон застывает в оцепенении. Действительность превосходит самые мрачные ожидания.
— А мои делопроизводители, увязавшиеся за ним? Где Рохо?
Консуль смотрит на него так, словно смысл слов доходит до него с большим трудом. Воспаленные, покрасневшие глаза мутны. Лишь спустя какое-то время он, медленно мотнув головой, отвечает:
— Убит, кажется.
— Боже… А Альмира?
— Он сопровождал Даоиса.
— Ну а что сталось с остальными? С артиллеристами? С лейтенантом Аранго?
— Аранго жив. Я видел его где-то здесь, среди французов… У артиллеристов семеро убито и ранено. Больше трети списочного состава.
— А у волонтеров?
— Тоже очень большие потери… Самое малое половина. А гражданских — около шестидесяти человек.
Полковник не в силах отвести взгляд от капитана Веларде: веки убитого опущены, рот полуоткрыт, на голубовато-белой груди особенно четко выделяется ранка напротив сердца.
— Вы все сумасшедшие… Как вы могли пойти на это?
Консуль указывает на лужу крови у пушек, на том месте, где, ткнув саблей французского генерала, упал Даоис.
— Он принял на себя команду, — отвечает он, пожав плечами. — А мы последовали за ним.
— Последовали? Куда «последовали»?! Ваше безумие очень дорого обойдется нам всем!
Разговор прерывает появление адъютанта генерала Ларибуазьера, который командует французской артиллерией. Вежливо осведомившись на приличном испанском языке, имеет ли он честь говорить со старшим по должности, он просит немедленно вручить ему ключи от арсеналов и складов, от военного музея и от несгораемого шкафа. Поскольку Монтелеон взят с бою, добавляет он, все имущество принадлежит теперь императорской армии.
— Нечего мне вам вручать, — хмуро отвечает Фалькон. — Взяли так взяли, и на кой дьявол сдались вам ключи?!
— Простите?
— Отвяжитесь, а, сделайте милость!
Сбитый с толку француз в растерянности смотрит на него, потом — на Консуля, будто беря его в свидетели такой вопиющей неучтивости, и, резко повернувшись, удаляется.
— Ну а с нами что будет? — спрашивает Консуль полковника.
— Не знаю. У меня инструкций нет, а французы заняты своим делом… Постарайтесь при первой возможности выбраться отсюда вместе с нашими артиллеристами…
— Но, капитан-генерал… Верховная хунта…
— Не смешите меня.
Консуль показывает туда, где в углу двора, разоруженные и смертельно усталые, стоят волонтеры короны с капитаном Гойкоэчеа.
— А с ними?
— Понятия не имею. У них свое начальство, пусть оно ими и занимается… Полковник Хиральдес, надо думать, вмешается… А я подам рапорт капитан-генералу и объясню, что мои артиллеристы были против воли, насильно вовлечены в это дело Даоисом, на котором и лежит вся ответственность. На нем и на Веларде.
— Это не вполне так, господин полковник.
— Ну и что? — Наварро Фалькон понижает голос. — Ни тому ни другому терять уже нечего. Один убит, другой — при смерти. Вы, может быть, предпочитаете расстрел?
Консуль молчит. Похоже, он не в силах сейчас рассуждать здраво.