– Ты знаешь, что я тку, Лавиния? – спросила она с какой-то очень странной улыбкой – широкой, слепой, почти застенчивой.
Я, разумеется, сразу поняла, что это, но все же сказала:
– Летний паллий.
– Нет, это твой свадебный наряд. Ты наденешь его, когда будешь выходить замуж. Посмотри, какое чудесное полотно!
– Все сотканное тобою прекрасно, мама.
– Ты наденешь его, когда будешь выходить замуж, когда будешь выходить замуж за него, – повторила она, точно припев какой-то песни. Потом снова отвернулась к своему станку и взяла в руки челнок. И все шептала почти неслышно этот странный припев: – Ты наденешь его, когда будешь выходить замуж за него, когда будешь выходить замуж за него…
Около полудня я в одиночестве отправилась в отцовские покои. Проходя через двор, я остановилась под лавровым деревом и попросила те силы, что живут в нашем дереве и в источнике, наполняющем наш бассейн, а также наших ларов и моих дорогих пенатов не оставить меня, помочь мне. Все, о чем я думала прошлой ночью, все, что так ясно представляла себе, сидя на скамье под звездами, все мои твердые и разумные решения – все было сожжено одной лишь вспышкой огня, не дававшего жара, все исчезло в облаке желтого дыма. Я знала, что именно я должна буду сказать, но страстно мечтала, чтобы мне помогли это выговорить.
Отец обнял меня и снова внимательно осмотрел; ему хотелось еще раз убедиться, что я ничуть не пострадала, что я не ранена, не обожжена и не слишком потрясена случившимся.
– Не беспокойся, отец, со мной все в порядке, – сказала я. – Мне только почему-то ужасно захотелось есть, и я съела все, что мне принесли из кухни. – Я знала, что это его успокоит, так и произошло. – Ну что, давай решать, как быть с моими женихами?
Латин присел на крышку сундука, стоявшего у стены, и мрачно кивнул.
– Я обещала тебе, что сегодня назову того, кому ты отдашь меня, так?
Снова мрачный кивок.
– Но после того, что произошло сегодня утром – из-за этого знамения, – я хочу тебя попросить: не спрашивай меня, каков мой выбор, а сходи лучше в Альбунею и спроси совета у высших сил. Что бы они тебе ни сказали, я подчинюсь любому решению.
Все это время отец молча, тяжелым взглядом смотрел на меня из-под густых черно-седых бровей. Выслушав мою просьбу, он некоторое время подумал, потом согласно кивнул и сказал:
– Хорошо. Я сегодня же отправлюсь туда.
– Можно и мне пойти с тобой?
Он снова задумался, прежде чем ответить.
– Можно, – разрешил он, и некая тень улыбки появилась у него на устах. – Мы с тобой пойдем туда вместе, как ходили когда-то. Ты помнишь, как впервые побывала там? Ты тогда еще совсем ребенком была… – И лицо у него вдруг стало совсем грустным. И очень усталым.
Я поцеловала отцу руку и сказала:
– Я мгновенно соберусь, ты только дай мне знать.
– Нужны жертвенные животные… – сказал он неуверенно. – Нужно… непременно нужно раздобыть… ягненка… или даже двух. И неплохо бы еще беленького теленка, да? Два ягненка и белый теленок – по-моему, достаточно.
– Хорошо, я пошлю кого-нибудь к Тирру. Точнее, к старому Доро, это он пасет на Долгом лугу коров с телятами. Не беспокойся, отец, о жертвенных животных я позабочусь.
– Да, пожалуйста… Мне до ухода еще кое-что успеть нужно… Только вот что, Лавиния: лучше пусть будет черный теленок. Если, конечно, такой найдется. Черный – в самый раз для этого святилища.
Я поняла: «это святилище», то есть Альбунея, находилось так близко от нижнего мира, что тени мертвых легко могли приходить оттуда в наш мир и возвращаться обратно. Вот почему черный теленок для места, связанного с загробным миром тьмы, был лучше белого.
В этом году окот был ранний, и ягнята, которых по моей просьбе пригнал пастух, уже успели подрасти. Но теленок, которого привел Доро, показался мне совсем маленьким, даже каким-то низкорослым; и он был не совсем черный, со светло-коричневыми мордочкой и ножками. В общем, далеко не идеальное жертвенное животное. И отец, увидев его, нахмурился.
– Зато это очень благочестивый теленок! – сказала я. – Смотри, как он послушно следует за мной. И потом, он, по-моему, очень старался стать черным.
И старый Доро с важным видом подтвердил:
– Да, царь, этот действительно самый черный из всех.
Латин согласился с нашими доводами, и мы отправились в путь.
Я надела ту самую тогу с обгорелым краем, потому что иной обрядовой одежды у меня не было, а мать каждый год все откладывала изготовление красной краски для новой тоги. Поскольку нам нужно было гнать жертвенных животных, а также, возможно, потому что отец мой испытывал некое беспокойство, мы вышли из Лаврента целым отрядом. Так что это было совсем не похоже на наши с ним (или с Маруной) прогулки в Альбунею, когда нас было только двое и отец сам нес жертвенного ягненка. Маруну, впрочем, я и на этот раз взяла с собой, но, помимо Маруны, с нами отправились Доро с теленком, сынишка нашего пастуха с ягнятами, двое рабов, которые несли дары тамошним богам и высшим силам, и еще трое вооруженных охранников отца. Эти люди не только охраняли царские покои, но и повсюду сопровождали Латина, если он, скажем, посещал другой город или другого правителя. Они именовались его всадниками [49] , и у каждого из них действительно имелся конь, стоявший в царской конюшне. Но поскольку мы направлялись в святое место, то все, в том числе и всадники, шли пешком.
Ясный день уже клонился к вечеру, когда мы, вытянувшись длинной вереницей, добрались наконец до речки Прати и, свернув, двинулись вверх по течению. И я, разумеется, снова вспомнила тот, приснившийся мне, каменистый брод и кровь в речной воде.
Всадники, Маруна и рабы остались на опушке леса. Мужчины собирались разбить там лагерь, а Маруна, как всегда, отправилась ночевать в хижину дровосека. К святилищу через лес мы пошли уже вчетвером: Доро и сынишка пастуха вели жертвенных животных, а мы с Латином несли прочие дары.
К тому времени, как жертвоприношение было совершено, наступила ночь; даже священный огонь у алтаря и зажженные факелы не могли рассеять густую тьму, лежавшую под деревьями. Старый Доро и пастушонок понесли освежеванные тушки животных в лагерь на опушке, чтобы оставшиеся там мужчины первыми отведали свежего мяса. Отец перевернул факелы и ткнул ими в землю, чтобы погасить пламя. Стоя перед алтарем, где все еще горел огонь, питаемый пролитым жиром жертвенных животных, и прикрыв голову краем тоги, он тихо произносил слова молитвы, а я сидела на шкурке одного из принесенных в жертву ягнят и слушала. Я и боялась, и страстно желала, чтобы Латину ночью явился мой дед Фавн и ответил на все его вопросы, скрываясь в густой темной листве этих молчаливых деревьев.