И в этой тишине все мы отчетливо услышали, как из-за городских стен доносятся крики, грохот подков, звон, стук, ржание лошадей – шум армии, готовящейся к войне.
* * *
Воспоминания о тех чудесных мгновениях, когда я стояла, окруженная толпой женщин, перед алтарем городских ларов, не раз служило мне утешением и защитой в те страшные дни, что последовали вскоре. Казалось, наконец-то качнулись чаши весов. И мне больше не нужно было прятаться от людей, отгораживаться от их чувств; наоборот, этот источник питал и согревал меня, восстанавливая и укрепляя мое мужество.
Хотя у меня вроде бы не было особых причин испытывать подобную уверенность. Казалось, окончательно утрачена всякая надежда на исполнение воли оракула, на то, что судьба моя сложится именно так, как предсказывал мне поэт. Когда мой отец предложил в знак заключения мира подарить троянцам земли или построить для них новые корабли, он ведь даже не упомянул, какова будет моя роль в этой сделке. Видимо, обо мне и упоминать-то не стоило. А вот мать моя получила, что хотела: войну с чужеземцами, Турна во главе армии латинов и прямую возможность для того же Турна заполучить и трон Лация, и царскую дочь в придачу. Но почему-то Амата вернулась в регию с тем же растерянным выражением лица и сразу заперлась в своих покоях. Зато я почувствовала себя совершенно свободной. Меня точно выпустили из темницы. Я видела, с какой добротой смотрят на меня люди на улицах и наши домашние слуги. Слышала, как ласково они произносят мое имя. Чувствовала, что они мне искренне рады. Я чувствовала себя защищенной! Мой дом снова стал моим, хоть наш город и был осажден неприятелем.
Я прошла в царские покои и коротко переговорила с отцом. Латин, сразу как-то постаревший, сгорбившийся, с распухшими покрасневшими глазами, сказал мне, что нездоров, но просил непременно приходить к нему с любой важной новостью, а в остальное время постараться его не тревожить. Я уговорила его лечь в постель и отдохнуть, пообещав, что мы с Вером сами встретим всех гонцов и посланников, а если будет что-то важное, сразу его разбудим. Так что остаток дня я провела в атрии и у дверей регии с Гаем и другими старыми друзьями отца, встречая гонцов, прибывающих с полей сражений.
В город и из города постоянно тянулась вереница людей, приносивших самые разнообразные вести. Вольски под руководством своих командиров и латины под предводительством Мессапа спешно занимали боевые позиции. Разведчики донесли, что Эней послал вперед свою конницу и этрусков, а остальное войско ведет сам, направляясь к холмам, расположенным к северо-востоку от Лаврента. Вер считал, что он, похоже, намерен вести сражение с двух позиций одновременно. И Турн повел своих рутулов в горы, чтобы устроить троянцам засаду на перевале. Я хорошо знала это место, перевал Голо, как называли его пастухи, – темную узкую горловину, где любая армия легко могла попасть в ловушку.
В общем, вести о развитии событий мы получали постоянно, но потом, где-то в середине дня, вдруг наступил перерыв. Поскольку гонцов больше не было, я, оставив Вера у главных ворот, поднялась на площадку сторожевой башни, чтобы хоть одним глазком увидеть, что происходит за городскими стенами. Мне казалось, что я сразу во всем разберусь.
Стоя у парапета, я видела перед собой знакомые стены, наше ристалище, поля, раскинувшиеся к северу от города, а за земляным валом – длинные, несимметрично расположенные ряды вольсков в шлемах с черными султанами из конского волоса; далее расположилось войско латинов, выглядевших очень пестро в дедовских шлемах и потрепанных доспехах. Лошади вели себя неспокойно, приплясывали на месте, и всадники особенно их не сдерживали. Воины, вооруженные луками и длинными легкими копьями, полукругом выстроились перед вольсками; кое-кто от волнения не находил себе места и суетливо топтался, как и кавалерийские лошади; другие, напротив, сурово насупились и, опираясь на копья, негромко переговаривались друг с другом.
Со сторожевой башни открывался весьма широкий обзор, так что мы, те, кто стоял там, возможно, первыми увидели отблески света на металлических наконечниках копий далеко за северным краем полей.
Потом какой-то мальчишка проскакал через пастбища, без конца погоняя свою низкорослую лошадку, и без того уже покрытую хлопьями пены. Он что-то громко выкрикивал, но слов я толком разобрать не сумела. По-моему, он кричал что-то вроде: «Они идут!» И они действительно пришли.
Это было очень красиво – мерцающий блеск троянских копий все приближался; воздух дрожал от дружного топота конских копыт, вызывавшего душевное смятение. Воины, выстроившиеся под стенами города в шеренги, зашевелились; засверкали на солнце копья и дротики; нервно заржали лошади, стали брыкаться и рвать поводья. Затем послышались звуки труб – это этруски подавали сигнал к бою, и одни трубы пели низкими, хриплыми голосами, другие звонкими, серебристыми. Атакующие решительно приближались; защитники стояли твердо; потом на мгновение мне показалось, что обе армии как бы замерли, застыли, но вскоре вновь послышались боевые кличи, с обеих сторон градом посыпались стрелы и дротики, и под этим железным дождем лицом к лицу сошлись и пешие, и конные.
Я рассказываю вам о том, что видела сама, но видела я все это, толком не понимая происходящего. Я видела, как люди бегут к городу, стекаясь к воротам, и думала, что это атакует армия троянцев. И никак не могла понять, почему это люди вдруг стали разворачиваться и побежали назад, а те, с кем они встречались, начинали с ними сражаться, мечи так и мелькали в воздухе. Затем люди почему-то снова побежали в противоположную от города сторону, держа щиты за спиной и на бегу прикрываясь ими; с ними вместе мчались всадники и кони, уже потерявшие седока, а другие люди их преследовали; потом вдруг те, кто убегал, развернулись, и снова началось сражение, снова стали взлетать и опускаться мечи, снова стали раздаваться пронзительные крики и стоны… И все это повторялось снова и снова, словно волны прибоя, которые то набегали на город, то откатывались назад. Однако над этими волнами висели не водные брызги, а пыль, густая, темная пыль, вздымавшаяся с нагретой летним солнцем земли. Потом движение этих волн прекратилось, и на поле боя остались лишь отдельные небольшие группки воинов и отдельные пары, яростно рубившиеcя на мечах или метавшие друг в друга тяжелые копья; пыль стояла столбом; кровь текла ручьями. О, Марс, Маворс, Мармор! Не знаю, как долго все это продолжалось, но я так и стояла на башне, до боли стиснув пальцами парапет. Рядом со мной стояли Маруна и другие женщины из нашего дома; и на всех стенах и крышах тоже стояли женщины и дети, и все мы смотрели, как одни мужчины убивают других мужчин.
Снова хрипло запели трубы. Отряд всадников промчался сквозь клубы пыли по отдаленным полям в тесном строю, похожий в косых горячих лучах закатного солнца на тень, летящую по зреющим хлебам и межам нашего пага к городу. Конница разметала во все стороны разрозненные группы и отдельных воинов, все еще сражавшихся друг с другом, и те бросились к городу. Очень скоро к Лавренту устремились и другие части латинского войска; даже вольски в шлемах с султанами из черного конского волоса разворачивались и бежали под защиту городских стен, поднимая столько пыли, что почти скрывались в ней; это была тонкая, легкая пыль с возделанных полей, взбитая и поднятая вверх сотнями ног и казавшаяся золотисто-коричневой в солнечных лучах, которые проделывали в ней странные дыры и прорехи, и сквозь эти дыры виднелись отдельные темные силуэты коней и людей.