Когда же я поднялась на крышу, чтобы посмотреть, что делается за городской стеной, то увидела множество людей, которые быстро и почти безмолвно стекались к городу через поля подобно темному облаку, в котором грозно поблескивали наконечники копий. Ужас охватил меня. Это снова была война, снова пришел Марс, снова он станет крушить двери домов, всюду сея кровь, смерть и разрушения, и теперь всему конец. Я крепко прижала Сильвия к груди и, присев под защиту парапета, застонала, завыла, точно побитая собака. Утратив былое мужество девственницы, я стала обыкновенной, трусливой, слабой в коленях женщиной, как и все, страшащейся за своего ребенка и своего мужа. К счастью, Маруна и на этот раз не испугалась и не утратила самообладания. Как и в прошлый раз, когда все уже решили, что Лавренту грозит осада, Маруна затеяла со мной разговор о самом насущном – о запасах провизии и воды, о топливе для очагов – и снова заставила меня преодолеть приступ малодушия. Вместе с нею я спустилась вниз, вознесла утренние молитвы нашим богам и погрузилась в хлопоты о том, что было необходимо сделать в первую очередь.
Однако налетчикам так и не удалось войти в город: люди хлынули из ворот им навстречу, возглавляемые Энеем и его старыми командирами. Троянцы и наши молодые атлеты вооружились мечами и щитами, копьями и дротиками, а простые крестьяне и горожане размахивали мотыгами, кирками, косами и серпами. Оба войска встретились лицом к лицу на внешнем земляном валу, где и сразились, но яростное сражение это длилось недолго. Несколько молодых лучников с надвратной башни осыпали врагов градом стрел, и те вскоре рассыпались по полю, а потом повернули назад и бросились бежать. Наши стали их преследовать, некоторые даже ловили лошадей в табунах, содержавшихся в близлежащих загонах, чтобы гнаться за налетчиками верхом, но Энею удалось почти прекратить это преследование, и он увел своих троянцев и всех молодых воинов, каких сумел собрать, назад в город. Я ждала у дверей дома и видела, как они вошли в ворота и стали подниматься по улице. Потом Эней остановился, обернулся и сказал своему войску:
– Ну что, неплохо для утренней разминки? – И все тут же радостно засмеялись, загалдели. Странно, но негромкий голос Энея всегда был слышен даже в гуле толпы. – По-моему, свой урок они получили, – продолжал он. – Положение у нашего города отличное, да и боевой дух тоже, так что теперь нам стоит проявлять сдержанность. Чем меньше будут потери у наших противников, тем меньше им захочется нам мстить. И тем быстрее можно будет все это забыть. Кто их возглавлял? Никто не видел?
– Камерс, – ответили ему разом несколько латинян. – Молодой Камерс из Ардеи.
– Ага! Вряд ли в ближайшее время им снова захочется за ним последовать. А что, всё это были рутулы? – Эней, в отличие от нас, по-прежнему плоховато различал представителей различных италийских племен и народов. Впрочем, даже если он и сам знал, кто именно на нас напал, то вполне мог попросить подсказки: он прекрасно понимал, что людям приятно, когда правитель о чем-то их спрашивает, а они могут объяснить ему нечто такое, что ему неизвестно.
– Нет, там было полно вольсков, – закричали латиняне, и тут же посыпались различные описания внешности и характера вольсков.
– У них же на шлемах лошадиные хвосты привязаны! – выкрикнул кто-то. Жители Лавиниума были чрезвычайно возбуждены и обрадованы столь неожиданно легкой победой. Раненых было немного, и своими незначительными ранениями они с гордостью похвалялись. Вскоре стали возвращаться и те, кто бросился за налетчиками в погоню. Все они были нагружены трофеями, добытыми у тех, кого они либо убили, либо заставили сдаться: нагрудными пластинами, мечами, шлемами. Весь день и всю ночь в Лавиниуме царил шум, было выпито немало вина. Эней добродушно слушал хвастливые речи своих храбрых воинов и велел допоздна держать двери нашей регии открытыми для тех, кто еще мог вернуться.
– Это нападение сплотило наших людей, – сказал он, провожая меня на женскую половину дома, поскольку я собралась лечь спать. – Теперь все они, и мои троянцы, и твои латины, чувствуют себя жителями и защитниками Лавиниума. Раз уж это должно было случиться, то вышло, надо сказать, очень удачно.
– Но неужели это так и будет продолжаться? – спросила я и сразу поняла, что сказала глупость. – Неужели они снова и снова будут совершать налеты на нас? – Тот ужас, который охватил меня утром, так и не выветрился из моей души и порой, точно ледяными иглами, пронзал меня до костей.
Эней посмотрел на меня усталыми глазами, видевшими, как горел его родной город, видевшими страшный подземный мир мертвых, нежно меня обнял и сказал:
– Да, будет. Но я все же постараюсь, чтобы это случалось как можно реже, Лавиния.
И действительно, какое-то время ему удавалось сдерживать бандитские нападения. На редкость неудачная атака рутулов и вольсков показала всем, что Лавиниум способен защитить себя, и Эней старательно закреплял этот успех, поддерживая самые дружественные отношения со своими союзниками – с сабинянами, с Цере и другими городами Этрурии, а также с царем Эвандром.
Эвандр, по-прежнему пребывавший в глубокой печали из-за гибели сына, считал все же, что именно Эней виноват в том, что не сумел защитить его мальчика, а потому не слишком охотно согласился на наш визит в Паллантеум. Я не бывала там с детства, когда ездила туда вместе с отцом. И сейчас я вспоминала наши детские игры с Палласом, и мне было очень грустно видеть, как нищает это небольшое греческое поселение, как его дома будто тонут в глинистой земле на берегу. Тамошние женщины и дети показались мне какими-то исхудавшими и утомленными. И я все озиралась с любопытством, потому что именно здесь, по словам моего поэта, и должен был впоследствии возникнуть тот огромный город, построенный нашими далекими потомками. На заросших колючим кустарником каменистых склонах этих холмов когда-нибудь будут стоять сверкающие дворцы и великолепные храмы, которые я видела на щите Энея; великие правители и толпы людей будут ходить по мраморным тротуарам дивного города, который возникнет на месте жалких хижин с тростниковыми кровлями и священной пещеры с заброшенным логовом волчицы, возле которой сейчас бродили и щипали траву несколько тощих коров…
Эней был в мрачном настроении, которого уже не скрывал, когда ночью мы наконец остались одни в отведенной нам Эвандром комнате с низким потолком. Видя, как тяжело мой муж переживает затаенную враждебность Эвандра, как искренне сочувствует его горю, я все пыталась хоть немного развеселить его, а поскольку в голове у меня постоянно крутились мысли о том городе будущего, я и сказала:
– Помнишь, ты говорил, что у меня вроде бы есть некий дар, позволяющий узнать, где лучше строить новый город? – Эней действительно часто хвалил меня за выбор того места, где мы построили Лавиниум.
– Да, есть у тебя такой дар.
– Так вот: здесь самое лучшее место из всех!
Он молча смотрел на меня из-под густых бровей, ожидая пояснений.
– Я видела это… ну, в общем, во сне. – Я еще никогда не подходила в разговорах с Энеем так близко к пророчествам поэта, и сейчас мне казалось, что я ступаю по краю опасного обрыва. Но я все же двинулась дальше, хоть и старалась говорить очень осторожно. – Тот город, что изображен на твоем щите, – Эней понимающе кивнул, – тот великий город будет построен здесь. Он раскинется на этом самом месте и чуть дальше, на тех холмах – там еще есть селение, которое так и называется – Семь Холмов. И, по-моему, его назовут одним из священных имен нашей реки-отца, которую этруски называют еще Рума, а мы – Рома. Это будет величайший город в мире… – и я посмотрела на нашего малыша, крепко спавшего в своей корзине. – И там будет много-много маленьких Сильвиев, – прибавила я, – тысячи Сильвиев!