Генерал Потапчук неторопливо набрал другой номер, по ходу дела представляя, как его недавний собеседник, недоверчиво косясь на замолчавший мобильник, кладет руку на удобно выгнутую спинку компьютерной мыши и активизирует нужную программу. Требовался от него сущий пустяк, ради которого его три года назад разработали и завербовали, и именно это сейчас беспокоило генерала: о пустяке легко забыть. Человека три года никто не трогал, и он вполне мог решить, что события трехлетней давности просто привиделись ему в дурном сне, вообразить, что о нем давно забыли, и, в свою очередь, выбросить полученное задание из головы.
Впрочем, это едва ли: перетрусил он тогда изрядно, и умело высосанная из пальца оперативниками генерала Потапчука серьезность ситуации дошла до него в полной мере и произвела нужное впечатление. Такое не забывается, и, чтобы игнорировать подобные вещи, надо быть или набитым дурнем без царя в голове, или очень могущественным человеком — вот именно, царем. Завербованный три года назад фрилансер (в представлении Федора Филипповича это слово было синонимом слова «тунеядец») не являлся ни тем, ни другим, а значит, на него можно было положиться — с оглядкой, но можно.
Абонент ответил после четвертого гудка.
— Леонид Осипович? Здравствуйте. Потапчук беспокоит, Федор Филиппович. Ах, узнали? Польщен, не скрою, польщен. У меня к вам вот какое дело. Нельзя ли в ближайшие несколько дней как-то попасть к вам на прием? Нет-нет, не беспокоит, ни в коей мере не беспокоит. Просто образовался незапланированный отпуск, вот я и решил, так сказать, пройти профилактику… Да-да, вот именно. Что вы хотите — возраст! И не хотел бы думать, да поневоле задумаешься…
Получив заверения в том, что может явиться на прием в любое удобное для него время, Федор Филиппович тепло распрощался с Леонидом Осиповичем и с чувством глубокого удовлетворения убрал телефон на место, в карман пиджака. Праздновать, по сути, было нечего, но засидевшемуся в кабинете генералу было приятно сознавать, что он только что вполне профессионально натянул нос матерым оперативникам из группы наружного наблюдения. Первый из набранных им номеров отличался от второго всего одной цифрой — разумеется, не случайно, а второй принадлежал владельцу и по совместительству главному врачу частной стоматологической клиники Леониду Осиповичу Эпштейну, пациентом которого генерал Потапчук являлся на протяжении последних пяти лет. Отправка важного сообщения, таким образом, прошла незамеченной: пребывающий в расстроенных чувствах пожилой человек ошибся номером, только и всего.
С учетом того, кому было адресовано сообщение, одержанная победа выглядела уже не такой маленькой, как могло показаться на первый взгляд. Вовремя доставленная депеша не раз решала исход войны, только что выдвинутый на исходную позицию резерв не уступал наполеоновской старой гвардии, и, вставая со скамейки, Федор Филиппович почти верил в то, что его Ватерлоо наступит еще нескоро.
Поднявшись и не без труда преодолев искушение все-таки оставить на скамейке надоевший плащ, он благожелательно кивнул топтуну из группы наружного наблюдения, который сидел на соседней скамейке и старательно делал вид, что считает ворон, подхватил портфель и неторопливо зашагал в направлении дома. Он продолжал напряженно думать, но мысли его теперь были заняты не отвлеченными моральными категориями и поэтическими сравнениями, а конкретными вопросами тактического планирования: на войне как на войне.
* * *
«На войне как на войне», — сказал Лысый. А Колючий добавил с издевкой: «Ты что, майор, торговаться вздумал? Поздно пить боржоми, когда почки отвалились!»
Почки у него, конечно, не отвалились, но до сих пор побаливали, напоминая, что шутки в исполнении Лысого и Колючего вовсе таковыми не являются.
Имен и званий этой парочки майор Григорьев не знал — они ему не представлялись, поскольку с первых же секунд общения стало понятно, что оно будет носить сугубо неофициальный характер. Началось это общение с разряда электрошокера и не особенно церемонной погрузки в железный кузов грузового микроавтобуса, где продолжилось в форме аккуратной, не оставляющей следов, но весьма болезненной обработки руками, ногами и подручными средствами в виде обыкновенной резиновой дубинки.
Затем состоялся разговор, в ходе которого майор Григорьев первым делом уяснил для себя, что его собеседники приходятся ему коллегами, но друзьями их, увы, не назовешь. Именно на этой стадии общения он их, наконец, разглядел и за незнанием имен и воинских званий наделил кличками: Лысый и Колючий. Лысый легко сошел бы за своего в толпе скинхедов, поскольку не имел на голове волосяного покрова — то ли страдал патологическим облысением, то ли зачем-то брил череп до зеркального блеска, а Колючий щеголял модной небритостью, и его подбородком, казалось, можно было очищать от ржавчины долго находившиеся на открытом воздухе металлические изделия и конструкции.
Твой Потапчук — конченый человек, сказали майору Григорьеву эти двое. Его либо посадят, либо шлепнут — не сегодня, так завтра. Бумаги на него уже рассматриваются наверху, и это, братец, такие бумаги, после рассмотрения которых головы в вашем отделе полетят как пушинки с одуванчика во время сильного урагана. Тебе, единственному из всех, крупно повезло: кое-кто считает, что ты еще можешь принести пользу, а это шанс, от которого разумный человек вряд ли откажется. Ты ведь разумный человек, майор? Или мы в тебе ошиблись? Тогда скажи об этом прямо и умри, как герой, с гордо поднятой головой.
Предложение стать героем поступило от Колючего. А Лысый немедленно возразил коллеге, заметив, что мало кому удавалось умереть с гордо поднятой головой, поглядев перед смертью, как компания специально отловленных по подвалам и помойкам бомжей забавляется с его женой и пятилетним сынишкой.
«Ну-ну, — осадил демонстрирующего ярко выраженные садистские наклонности Лысого Колючий, — зачем же сразу так — сынишка, бомжи… Не надо запугивать человека! Ведь с первого взгляда видно, что он нормальный парень и далеко не дурак. Должен понимать, что корчить из себя героя-молодогвардейца ему не в жилу. Да и какой смысл? Своя рубашка ближе к телу, а Потапчук ему не друг и не родственник… Ведь верно?»
Это и впрямь было верно — вернее некуда. У своего шефа майор Григорьев был далеко не на лучшем счету и жил в постоянном страхе перевода с понижением в какую-нибудь Тмутаракань, а то и позорного увольнения. Человеком он был разумным, недаром же Колючему это сразу бросилось в глаза, и понимал, что шеф во многом прав: служить в ФСБ майор Григорьев, наверное, мог бы, но не под его, генерала Потапчука, началом. Лесть на этого старого рубаку не действовала, преданных взглядов он просто не замечал — от подчиненных ему была нужна реальная отдача, конкретный результат, а к оперативной работе Виктор Григорьев оказался просто-напросто не приспособлен. Он не любил ее, плохо понимал, а сплошь и рядом еще и боялся, в наиболее острые моменты инстинктивно норовя отойти в сторонку и спрятаться за чужими спинами. Положение сложилось тяжелое: служить у Потапчука понемногу становилось невмоготу, а переход на более спокойную бумажную работу сулил существенное понижение зарплаты, к чему майор, естественно, не стремился.