— Здорово, Филиппыч! — приветствовал его незнакомец. Он не вполне твердо держался на ногах и распространял резкие ароматы недавно принятой внутрь водки и сырого лука. Тут все было понятно: генерал не напрасно тянул время, а Глеб, как обычно, сумел правильно и с пользой использовать полученную фору.
— Здорово, Петрович, — сказал мужику Федор Филиппович. — Погоди, я машину во двор загоню, и потолкуем.
Петрович — возможно, что и впрямь Петрович, а возможно, и нет, — помог ему открыть ворота, услужливо придержал норовящую захлопнуться левую створку, а когда машина въехала во двор, самостоятельно их закрыл. Федор Филиппович, таким образом, не заметил, где остановился белый «фольксваген», но был уверен, что где-то поблизости — спасибо, что не прямо во дворе.
В компании «Петровича», в лице которого, если только он не был настоящим печником, пропал большой артист, генерал прошел в дом, где его спутник внимательно обследовал печку. Процесс обследования сопровождался пространными узкоспециальными комментариями, из коих следовало, что печка ни к черту не годится и остро нуждается в реконструкции. «Разобрать на хрен до самого фундамента и на хрен заново сложить», — так из уст «Петровича» прозвучал окончательный вердикт. Генерал сказал, что подумает, после чего абориген удалился, унося с собой небольшую сумму денег и бутылку водки, которая пылилась в кладовке с прошлого Нового Года. Бутылку он порывался распить с хозяином, но, когда Федор Филиппович отказался от угощения, настаивать не стал, а, напротив, заметно воспрянул духом.
Проводив его до калитки, генерал вернулся в дом, включил свет и плотно задернул занавески. Когда, покончив с последней, он обернулся лицом к комнате, Слепой уже сидел за столом, положив ногу на ногу и катая в пальцах незажженную сигарету. Федор Филиппович снял с комода и поставил перед ним пепельницу, а потом выключил мобильный телефон и вынул из него батарею.
— Да, теперь можно, — ответил Глеб на его вопросительный взгляд. — Я проверил дом, жучков нет, все чисто. Что происходит, товарищ генерал?
— То, чего следовало ожидать, — ответил Федор Филиппович. — Скажи лучше, как ты провернул этот фокус с тротилом.
— Это не фокус, — отмахнулся Глеб. — Просто попросил одну сволочь вернуть старый должок, вот и все.
— А зачем?
— Вот и я думаю: зачем? Посмотрите-ка на это.
Глеб протянул Федору Филипповичу свой телефон с выведенным на дисплей сообщением от Чапая. Федор Филиппович прочел его дважды и озадаченно хмыкнул.
— Надо же, как оперативно они работают! Значит, завтра, в двенадцать, на Поклонной Горе…
— Завтра, — подчеркнул Слепой. — Значит, на сегодня у них что-то запланировано. Тут явно поработал кто-то из наших, вот я и подумал: может быть, человек на время отложит свои грандиозные планы, если его чем-нибудь занять?
— И, не зная, кого именно следует занять, занял всех, — подсказал генерал.
— Кроме непосредственных исполнителей, — уточнил Сиверов. — Если они надумали вас убрать, все мои старания — мартышкин труд, и ничего больше.
— Сомневаюсь, — возразил генерал. — Убрать меня они могли уже сто раз — да вот, хотя бы и по пути сюда. Я все думаю: с чего это со мной так мягко обошлись? Даже под замок не посадили — это после таких-то обвинений! Взятки, вымогательство, организация заказных убийств, воровство бюджетных средств — сам понимаешь, в особо крупных размерах… И — хоть бы что. Отстранили от службы — гуляй, где заблагорассудится! Как будто я не генерал ФСБ, а престарелый инвалид-колясочник. Ну, допустим, побег стал бы косвенным доказательством моей вины. Но они-то знают, что я никуда не побегу! А побегу, так черта с два меня поймаешь. Зачем это им — чтобы я убежал и продолжил под них копать? Выходит, им необходимо, чтобы я, во-первых, оставался на свободе, а во-вторых, был под рукой — когда понадобился, тогда и взяли. И что-то мне подсказывает, — он красноречиво посмотрел на лежащий между ними на скатерти телефон Глеба, — что взять меня планировалось не позднее завтрашнего утра, причем взять уже по-настоящему, без дураков. Подозреваю, что твоя выходка с тротилом возымела-таки желаемый эффект, и мероприятие, после которого мне было бы уже не отвертеться, ты благополучно сорвал. Правда, сдается мне, занял ты не преступника и не заказчика преступления, а, наоборот, жертву.
Глеб не стал ничего спрашивать. На основании уже услышанного простенькая логическая цепочка выстраивалась сама собой; в ней не хватало только имени конкретного человека, но даже его Слепой мог играючи угадать самое большее с трех попыток.
Все приходившие ему на ум имена принадлежали очень серьезным, влиятельным, но не публичным людям — таким, про которых говорят, что они широко известны в узких кругах. Никаких особенных, ярко выраженных эмоций по поводу того, что путем простенького шантажа спас важную персону крупного, государственного калибра, Глеб не испытывал: иметь дело с большими людьми ему было не привыкать, хотя обычно он их не спасал, а как раз наоборот, пускал в расход. Да и спасение, если таковое и имело место в действительности, было сугубо временное — не отмена приговора, а только отсрочка его исполнения.
— Ты обратно в Москву? — вторя его мыслям, спросил генерал.
— А есть другие предложения?
— Только то, которое давеча поступило от тебя же: печку посмотреть, эскиз набросать, бутылочку усидеть…
— Рад бы, да не могу, — отказался Глеб от приглашения, которого, по сути, не было. — У меня в полдень рандеву на Поклонной Горе, не забыли?
— Пойдешь?
— Думаю, стоит сходить. — Надумав, наконец, закурить сигарету, которую на протяжении всего разговора так и этак вертел и катал в пальцах, Глеб поднес ее ко рту и только теперь обнаружил, что по ходу его манипуляций добрая половина табака перекочевала на скатерть. Смяв полупустую сигарету в кулаке, он положил ее в пепельницу, а потом смел в ладонь и отправил туда же просыпанный табак. — Думаю, ничего страшного там со мной не случится. Самое страшное уже произошло: они меня вычислили. И, если бы хотели шлепнуть, выбрали бы местечко поукромнее и время суток потемнее. Как у Блока: ночь, улица, фонарь, аптека… Полагаю, тут одно из двух: меня хотят или перевербовать, или, что куда вероятнее, использовать для какой-то очередной подставы с мокрухой, а потом уже пришить, чтоб не путался под ногами. Как, извините за прямоту, и вас, товарищ генерал.
— Похоже на то, — согласился Федор Филиппович. Слова Глеба были не из тех, с которыми приятно соглашаться, но факты — упрямая вещь. — Мне бы, конечно, с тобой поехать…
— Так за чем же дело стало?
— А наружка?
— Мышка-наружка, лягушка-квакушка и петушок — в кармашке портешок… — непонятно пошутил Слепой. Федор Филиппович воздержался от ответной реплики: подобная манера шутить проявлялась у Глеба нечасто и всегда служила признаком глубокой задумчивости. — Что ж, как говорили древние римляне, где ты ничего не можешь, там ничего не должен хотеть. Если наружка не отпускает, остается одно: поужинать, посмотреть по телевизору вечерние новости и ложиться баиньки — утро вечера мудренее. Тем более что время уже вполне подходящее. Только телефон не забудьте включить, а то ребята на улице волнуются. Того и гляди, сюда постучат — проверить, все ли с вами в порядке.