— За чем же дело стало? — с усмешкой спросил майор.
— Да я тут между делом навел справки: что да как, да сколько светит…
— Ну, и?..
— Да ничего ему не светит, в том-то все и дело! На него даже уголовного дела не завели, в самом крайнем случае пройдет свидетелем по паре эпизодов, и все. Уволить под горячую руку, конечно, могут, так эта интендантская крыса и на гражданке не пропадет. Вот я и кую железо, пока горячо. А сам его тем временем подогреваю: да, мол, дело серьезное, уж не знаю, как и быть, чем тебе, Валентин Владимирович, помочь… Я так думаю: поговорю кое с кем из военной прокуратуры, пусть вызовут его к себе и пугнут хорошенько. Потом я его, конечно, отмажу — как бы, — а он на меня за это свою «трешку» перепишет. А сам пусть берет тещу в охапку и катится ко мне в Марьино. Что им, старым грибам, на двоих «однушки» не хватит? А не хватит, он себе на новую «трешку» за год наворует…
— Аферист, — с осуждением произнес майор Полынин. — Жулик!
Лысый в ответ лишь самодовольно хохотнул. Разговор о проблемах Полкана был шутливым, но майор сильно удивился бы, если бы по прошествии некоторого времени Лешка не провернул только что описанную аферу. Ему было нужно жилье, желательно поближе к центру, тесть сам накликал на свою голову беду, сначала неумело проворовавшись, а потом струсив и подставившись зятю, и упустить такой удобный, редкостный, прямо-таки уникальный случай было бы глупостью, простительной учителю пения, но никак не капитану ФСО, зубы съевшему на оперативной работе.
Так, за разговорами, они добрались до места. Малиновый шар солнца уже почти касался линии горизонта. Там, на горизонте, черными, будто нарисованными тушью силуэтами маячили трубы и прямоугольные, как детские кубики, корпуса какого-то промышленного объекта. Ярко-зеленая при дневном свете равнина сейчас была медно-рыжей, как старинный таз для варенья, какой, помнилось, был у бабушки майора Полынина, которая прожила весь век и тихо скончалась в вымирающей деревушке под Покровом. Семнадцатилетний Валерка Полынин ехать на похороны отказался наотрез, поскольку в ту пору, смешно вспомнить, до обморока боялся покойников.
Делиться этим воспоминанием с напарником он не стал, тем более что дорога кончилась, и не имеющие прямого отношения к делу разговоры следовало отложить до более подходящего времени.
Неровную чашу старого карьера почти доверху заполнили густые сиреневые тени, лишь верхний край обращенного к заходящему солнцу восточного склона еще пламенел закатным огнем. При таком освещении светло-желтый песок выглядел огненно-красным, как обожженная глина, и, казалось, светился изнутри собственным светом. Воздух внизу вибрировал и перекатывался волнами от многоголосого пения расплодившихся в заросших камышом и рогозом озерцах лягушек. Капитан Бахметьев развернул джип, уверенно ведя его по слежавшемуся, схваченному корешками травы песку, и задним ходом подогнал почти вплотную к собственноручно вырытой яме. Заглушив двигатель, он выпрыгнул из кабины и подошел к краю.
— Думаешь, Чапай сбежал? — доставая с заднего сиденья длинный брезентовый чехол, насмешливо спросил Полынин.
— С такой вентиляцией в башке далеко не убежишь, — глядя в яму, рассеянно ответил Бахметьев. — Нет, ты только погляди, что делается! Вот народ!
Майор подошел и стал рядом, держа чехол на плече, как старинный мушкет или обычную лопату.
— Что тут у тебя? — спросил он.
— Да ты только глянь! — возмущенно предложил капитан. — Дня не прошло, а уже чуть не доверху навалили!
Полынин посмотрел. Напарник не соврал, разве что чуточку преувеличил: навалено было, конечно, не доверху, но преизрядно. К чисто символической россыпи мусора, которым они замаскировали лежащий под тонким слоем песка труп связного, добавились два туго набитых черных полиэтиленовых мешка с аналогичным содержимым, драная покрышка от грузовика и расколотый, заросший изнутри отвратительным желто-коричневым налетом унитаз.
— Не понимаю, что ты так разоряешься, — сказал майор. — Можно подумать, ты раньше не знал, что люди — свиньи. По мне, так все логично: мусор к мусору, дерьмо к дерьму. Нет, если чем-то недоволен, можешь все это выгрести, сколотить из дощечек крест и нарвать полевых цветов на могилку. Дерзай, Леха, время еще есть.
— Сей момент, — сказал Лысый, — только галоши надену.
Закончив дискуссию, они вернулись к машине и занялись приготовлениями. Майор освободил от чехла и придирчиво проверил снайперскую винтовку, а Бахметьев вставил рожок в короткоствольный «Калашников», лязгнул затвором, досылая в ствол патрон, и положил автомат рукояткой к себе на переднее пассажирское сиденье. После этого он поставил на боевой взвод и засунул сзади за пояс джинсов пистолет: вступить в непосредственный контакт со Слепым предстояло именно ему, а контакты с людьми такого сорта требуют тщательной подготовки. Что бы ни думал, как бы ни злился на своих «кураторов» Глеб Сиверов, к его умению обращаться со стрелковым оружием они относились с полной серьезностью и опасливым уважением, не поленившись притащить на свидание с ним целый арсенал.
Напоследок уточнив мелкие детали предстоящего мероприятия, напарники расстались. Майор, взяв под мышку современный армейский «винторез», полез наискосок по крутому склону к заранее присмотренной огневой позиции, а Бахметьев, огневая позиция которого располагалась прямо тут, на месте, просто сел за руль, прикрыл дверцу, опустил стекло и закурил.
На часах было двадцать пятнадцать. Капитану стало интересно, жив еще генерал МВД Васильев, или Слепой уже выполнил заказ и гонит машину прямиком сюда, навстречу своей смерти. Он задумчиво поиграл плоским гладышем мобильного телефона, но звонить киллеру, разумеется, не стал: это было бы против всех и всяческих правил. Нарушать эти правила не стоило: они, как и правила дорожного движения, были написаны кровью. Лысый вовсе не горел желанием из-за праздного любопытства сорвать с таким трудом подготовленную операцию и своей собственной кровью вписать в правила новую строку. Поэтому он от греха подальше убрал телефон в карман и включил радио.
По радио как раз передавали выпуск новостей. О судьбе генерала Васильева и его убийцы там, разумеется, не прозвучало ни слова, остальное капитана Бахметьева в данный момент не интересовало, и, включив автонастройку, он отыскал волну, на которой транслировали классику мировой рок-музыки.
Оперативник частного сыскного агентства Павел Рябинин по прозвищу Бизон опустил бинокль и, пятясь, по-пластунски отполз от края обрыва. Он редко делился со знакомыми воспоминаниями о своем прошлом; ему было что вспомнить, но то, чем другие хвастаются всю жизнь, он хотел как можно скорее забыть.
На факультет журналистики он пришел после службы в армии и уже тогда был полным, чтобы не сказать тучным. Вес он набрал в госпитале, где отлеживался после полученного в Чечне тяжелого ранения; оно же — вернее, вызванный им запрет медиков на тяжелые физические нагрузки — помешало бывшему сержанту ВДВ вернуть себе прежнюю форму. Бизон вырос в семье журналистов и никогда не мыслил себя в иной профессии. Храня верность юношеской мечте и данному родителям обещанию, он окончил университет и пару лет работал по специальности. Но после Кавказа эта работа казалась пресной и скучной, а вранье, все шире расползавшееся по газетным страницам и экранам телевизоров, вызывало у него рвотный рефлекс. Под огорченные и укоризненные вздохи родителей Бизон ушел из профессии, с полгода перебивался случайными заработками, а потом как-то невзначай прибился к детективному агентству и нашел, что такая работа его вполне устраивает.