— Нет. Не здесь. Только тебе хочу. Давай отойдем в сторонку.
Отошли от мужиков на десяток метров, и Мостовой снова испытующе заглянул Айкину в глаза:
— Говори, Акимушка, если так серьезно. Да говори же ты, чего молчишь?
— Я не молчу, Андрей… Я… я…
— Да не волнуйся ты так. Давай. Смелее.
— Уф, — шумно выдохнул Айкин. Потер лоб и, теперь уже смело встретив взгляд Мостового, на одном духу выпалил: — Не пойду больше с вами. Один пойду.
— Почему? — нахмурился Андрей. — Может, кто-то тебя обидел чем-то? Может, это я тебе что-то такое, не подумав, ляпнул?
— Никто не обижал. И ты не ляпал. Просто… Теперь я к дядьке Узе пойду… В Отрадное… Один… Все равно пойду. И пусть меня в тюрьму сажают… Не хочу больше, как заяц, прятаться, — вымучил Айкин и похвалил себя мысленно за то, что так убедительно соврать у него получилось.
— Ну что тебе на это сказать? — задумчиво вымолвил Андрей после короткой паузы. — Это, в конце концов, твое право… А, может, так и лучше будет.
— Все тогда, — не стал его дослушивать Айкин, почувствовав, что вот-вот растеряет всю свою решимость и горько, безудержно расплачется. — Прощай тогда, однако. — Рывком сдернул с плеча автомат, отдал его Андрею. Крепко стиснул его протянутую руку и, быстро отойдя от него, так же скомканно и поспешно попрощался с Семенычем и Назаровым, с лежащим на носилках Кудряшовым. Попрощался и, забросив за спину свой тощий сидор, сорвался с места и бросился, не разбирая дороги, как ужаленный, в самую заблудную, самую глухую и темную чащобу.
Ломился напрямик по самым дебрям, пока в такую жуткую крепь не забрался, что буквально повис, как муха в паутине, — ни вперед, ни назад не сдвинуться. Дернулся раз, другой и затих. Потом отфукался, поглазел на свои утыканные колючками, облепленные чертополохом торбаса, туго обмотанные тонкой, но прочной, как нихромка [79] , лозой лимонника [80] , на изодранный в клочья рукав фуфайки, пошмыгал носом и задумался: «Чё я, как бык какой-то пру? Совсем дурной, однако. Надо отсюда обратно вылезать. К этой яме в буреломе идти надо».
Ценой немалых усилий выдрал себя из цепких зарослей засыпанного лесным хламом переплетенного лианами чапыжника. Вернулся к месту, где недавно, какой-то час назад, расстался с мужиками. «Далеко, однако, уже ушли, — вздохнул с большим огорчением, поглядев на уходящую вдаль цепочку свежих следов, и подумал вдруг с досадой: — А наверно, решили, что я просто струсил? Да, наверно, так и решили… Ну и пусть пока так думают. Пусть! Они же еще не знают, что я придумал, вот и решили. Ничего, ничего, вот как узнают, что я такое для них хорошее сделал, так сразу же и поймут тогда, что Аким совсем не трус. Вот тогда они и поймут все сразу хорошенько… А как же они узнают, что это я этого гада убил? Кто им про это расскажет? Ну, как-нибудь поймут, наверно. Конечно, поймут».
Вышел к лудёве далеко за полдень. Солнце уже давно миновало низкий осенний зенит и опять медленно клонилось к земле, уже не пробивая больше своими лучами плотно сомкнутых древесных крон. И длинные лиловые тени снова пронизали, прошили тайгу и зазмеились, расползаясь во все стороны, постепенно сливаясь в сплошной холодный неуютный полумрак.
Приблизился к ловчей яме и обомлел — покрышка ее была проломлена! Прямо посередке ее чела зияло здоровенное отверстие с неровными рваными краями. «Кто-то попался, однако?! — обрадовался Айкин, но через секунду похолодел от страха: — А если этот гад туда провалился? Увидит меня да начнет палить? Что я тогда делать буду?!» И, зябко передернувшись, пригнувшись, он медленно на цыпочках отошел назад и спрятался за дерево. Но, потоптавшись пару минут за толстым стволом, все-таки выглянул из-за него и с опаской посмотрел на дырку, напрягая слух. Ничего не услышав, вылез из-за дерева и, сделав коротенький осторожный шажок вперед, снова замер и прислушался. «Страшно, однако, — колотила кровь в висках. — Может, не смотреть туда вообще?» Но тело уже не подчинялось голосу разума. Вспыхнувший внутри охотничий азарт и жгучее любопытство уже влекли вперед неудержимо. Айкин пощупал дырку взглядом, отошел на десяток шагов в сторону, стащил вещмешок, достал топорик и, смахнув длинную прямую осинку, очистил ее от веток. Содрал с головы шапку, привязал ее к концу шеста и, крадучись, двинулся к сработавшей западне. Высунул палку со своей примитивной обманкой, помахал, поводил ею над разверстым челом ловушки, весь скукожившись в ожидании громкого выстрела, и, резко отдернув, отвел ее в сторону. Из ямы донесся тихий шорох. «Однако, есть там кто-то?! — приятно защемило в груди. — Точно есть! И не этот гад, конечно. Он бы давно пальнул. Точно пальнул бы… А кто же тогда такой попался? Надо посмотреть тихонько. Страшно, конечно, но надо». Опустился на снег. Подполз на брюхе к яме и, приподнявшись на локтях, быстро заглянул в нее одним глазком. Заглянул и тут же убрал голову, втянул ее в плечи. «Нет, не человек! — сообразил через мгновенье. — Точно, зверь какой-то! — Подумал немного, поскреб в затылке и опять заглянул в яму, но теперь уже гораздо смелее. Пригляделся как следует и, увидев забившегося в темный угол стоящего на коленях лосенка, перевалился на бок и потер ладони: — Вот как мне повезло! Шибко повезло! Теперь-то я мяса хорошего от пуза наемся! Сколько хочу, столько и есть буду!» Вскочил на ноги, подбежал к вещмешку, поднял топорик и призадумался: «Нет, не надо мне, пожалуй, в яму лезть. А вдруг он меня ногами поколотит? Нет, не полезу, пожалуй. Лучше я его острожкой сверху заколю. Да, так точно лучше! Сейчас приделаю палку и убью быстренько». Отрубил верхушку осинки, насадил острогу на древко, подскочил к западне и, отложив свой готовый к бою трезубец, принялся азартно разгребать и раскидывать уложенный над челом ловушки хворост. Лосенок тут же вскочил, замычал, застонал, заметался, тычась мордой в отвесные стенки ямы. Но это только раззадорило, ввело Айкина в раж. В груди его заныло радостное томление. Но тут раздался громкий шум со стороны прохода, и огромная темная тень закачалась, заколыхалась на снегу. Айкин отпрянул, отбежал назад, поднял глаза и замер, открыв рот. На противоположном краю ловчей ямы, угрожающе склонив тяжелую лобастую голову с налитыми кровью глазами, стояла лосиха. Ее голенастые длинные передние ноги, находясь в непрерывном нервном движении, выбивали мелкую яростную дробь на самой кромке западни, и мерзлая земля, взрыхленная, разбитая ее мощными копытами, крупными кусками отваливалась и осыпалась вниз.
Через минуту, когда схлынул, сошел на нет его первый нечаянный испуг, Айкин успокоился, задрал подбородок, выпятил грудь и смело, с вызовом посмотрел на лосиху. А губы его искривила ехидная усмешка: «Чё? Боишься, однако, вперед лезть? Шибко тебе страшно, да? Такую большую яму все равно не перепрыгнуть. Никак тебе до меня не добраться. Поняла? — сказал и оскалился: — А я вот сейчас твоего детеныша убью. Возьму и прибью твоего лосенка, и ничего ты мне не сделаешь». Схватил насаженную на древко острогу и, выпучив глаза, скорчив свирепую рожу, угрожающе потыкал ею в сторону лосихи. Та среагировала мгновенно. Фыркнула, вскинулась, грохнула копытами в землю, забилась, опасно балансируя на самой кромке ловчей ямы. «Вот дура какая! — испуганно буркнул Айкин и попятился. — Точно прыгнет!»