Так и сделал. Потопал, крадучись сторонкой. Старался на чистое пореже вылазить, все время держаться в зыбкой серенькой тени, отбрасываемой на снег невысоким, но все еще усеянным местами крупной неопавшей сухой листвой дубовым подростом. Продвигался вперед мелкими перебежками и думал: «Надо мне, наверно, к нему поближе подобраться? А вдруг он свернет куда-то?.. Нет. Не буду пока. Все равно на следующей низинке я его следы увижу. Вот тогда и подберусь, пожалуй». Но, как ни заставлял себя думать о всякой глупости, самые тяжелые главные мысли все равно опять в башку залезли: «Как же я его убью, однако? Как?.. Веревку же кинуть он мне не даст. Не подпустит близко… Га! У меня же топорик есть и острожка!.. Нет. Все равно же не подпустит… И все равно их надо из мешка вытащить». И осененный вовремя пришедшей на ум догадкой, он остановился, достал из вещмешка топорик и острожку, задумчиво повертел их перед собой. Зажал в одну руку, расстегнул фуфайку и запихнул и одно и другое изнутри за поясной ремень. Но, поколебавшись, топорик все же вытащил обратно.
Идти теперь стало не слишком удобно. Острожка неприятно покалывала кожу, когда сильно нагибался, прилипала к мокрому от пота брюху, то и дело сползала, норовя провалиться в ширинку, но все равно чувствовал он себя теперь гораздо увереннее: «Нет. Все равно не буду ее вытаскивать. А вдруг этот гад меня поймает? Пусть не знает тогда, что у меня еще и острожка есть. Пусть подумает, что у меня только топорик».
Поднялся на взгорочек и резко остановился. Рядом с низко пригнутым к земле покрытым толстой слюдяной наледью кустом калины весь снег был буквально испещрен наисвежайшими следами фазанов. Глубокие бороздки шли и вдоль и поперек, пересекались, разбегались в разные стороны. Посмотрев вперед и заметив темные круглые лунки в сугробе, Айкин совсем перестал дышать, забыл обо всем на свете. По телу побежала мелкая нервная дрожь, голова сама собой втянулась в плечи. И, крепко сдавив в руке топорик, он мягкими короткими кошачьими шажками двинулся вперед. Приподнял, занес ногу для очередного шага и… дернулся всем телом, словно подброшенный вверх чудовищной силы взрывом. Взлетевший из-под снега петух ударил его снизу в челюсть. Забился, затрепыхался в его судорожно сведенных ладонях, но через несколько секунд, вырвавшись, наконец, на свободу, мелькнул и растворился в воздухе.
Айкин упал на задницу, а в башке все гудело и гудело, как в пустой железной бочке.
Сидел, ошарашенно пялясь по сторонам, ворочая насквозь прокушенным языком, потирая расквашенный, облепленный пухом и перьями, залитый кровью подбородок. А птицы все взлетали и взлетали, отливая червленым золотом в ярких солнечных лучах, выстреливая, как петарды, из-под снега. Свечкой взмывали ввысь, громко заполошно хлопая широкими тупыми крыльями и, свалившись на мгновенье в косом вираже, становились на прямой и ровный, как стрела, полет и исчезали, растворялись в облаках висящей в воздухе снежной пыли.
Славкин вышел на вершину сопки и посмотрел вдаль. И, заметив в паре километрах впереди вьющийся над темной ясно видимой речной забокой [83] белый дымок, прошептал нервно: «Ну вот, похоже, и приплыли. — Поднял винторез и припал к прицелу. — Да, скорее всего где-то там, в тех кущах, они и зашхерились. И следы туда прямиком тянут… Если, конечно, парниша этот там просто по пути привальчик себе не устроил… Да нет. Пора ему уже давно к своим прибиваться. Седьмой час уже за ним ползаю, а это, как ни крути, не меньше двадцати километров. Не должен он из этой своей потайной богадельни так далеко на охоту таскаться? Это же пока вернешься… Ладно, там посмотрим. — Закинул на плечо винторез. — Теперь самое время что-нибудь пожевать, пока суд да дело. Давно пора… Открою, наверно, консервы да погрею на спиртовке?»
Отошел назад, под прикрытие косогора. Уже хотел освободиться от груза, когда услышал какой-то громкий звук, похожий на хлопок, где-то на соседней, отстоящей всего на пару сотен метров сопочке. Перевел взгляд на ее вершину и тут же увидел летящую в его сторону крупную птицу. А через секунду снова шумануло там же. И еще и еще раз. Снова взял на изготовку винторез, сфокусировал зрение и едва не вскрикнул от радости: «Ну, вот ты и попался, сучонок!.. Вот ты-то… уж точно — отплавался!»
«Вот и попался я, однако! — словно подслушав мысли Славкина, жалобно скульнул Айкин, содрогнувшись от сильного тупого удара в предплечье. — Подстрелил он меня! Точно!» Накрыл ладонью, замирая от ужаса, расплывающееся вокруг маленькой рваной дырочки на фуфайке темное пятно и, застонав от резко полоснувшей боли, завалился на бок.
Славкин посмотрел еще пару секунд в прицел, удовлетворенно хмыкнул и, опустив винторез, рванулся вниз. Быстро пересек узкую ложбинку, взобрался на вершину соседней горушки и подбежал к своему трофею. Ощупал взглядом лежащего на снегу без движения коротконогого скуластого мужичка и ехидно прищурился: «Вот сучонок — прикинулся, что в отрубе. А веко-то все равно дергается». «Хорош придуриваться! — рявкнул на него в полный голос. — Живо давай — открывай зенки!» И, подождав несколько секунд, убедившись в том, что легкораненый мужичонка продолжает по-прежнему валять ваньку, крепко приложился берцем к его ребрам. Тот моментально вскинулся и заохал. Перевалился на спину, одной рукой зажимая пробитое пулей предплечье, а другой сломанные ребра. Глаза его с расширенными от страха и невыносимой боли зрачками, замельтешили, заметались по сторонам.
— Все? Очухался? — усмехнулся Славкин. — А теперь колись мухой, без тягомотины. Увижу, что врешь — убью сразу.
— Чё говорить? — выстонал Айкин.
— А вопрос простой, чувырла неумытая, так какого черта ты за мною увязался?
— Я не за тобой…
— Ответ неверный, — оборвал его Славкин и приставил, придавил ко лбу мужичка ствол винтореза.
— Я, я, — жалко залепетал тот, а через мгновение, скорчив предельно честную морду, выпалил: — Я не вру! Я тебе точно правда говорю! Твоя почему не верит?!
— Ну вот, — с едким сарказмом прошипел Славкин, — ты уже и русский язык забыл, сучонок хитрожопый? — Прошипел, а про себя подумал: «А ведь явно врет, скотинка. Глазенки, как шальные, бегают». — Ну и куда ты в таком случае лыжи навострил? Куда прешься?
— Я, я… к дядьке своему прусь. К дядьке иду, в Отрадное. Совсем в другую сторону.
— В какую другую?! — начал заводиться Славкин. — Вот это — за мной — и есть в другую, чмо болотное!
— А я это… Это… Плутанул маленько. Совсем плутанул, однако!
— Ты плутанул? Да никогда не поверю, — уже просто по инерции, без прежнего накала возмутился Славкин. Сказал и замолчал, сообразив к тому моменту, что только зря теряет время, что никакого ответа на заданный вопрос ему, в принципе, и не требуется. Расслабив мышцы лица, убрав с него нарочитую свирепость, отстраненно посмотрел на плоскую, как блин, потную и бледную, перекошенную от страха физиономию застывшего перед ним мужика и тотчас принял трезвое решение: «Стрелять не буду. Глушак глушаком, но лишний раз шуметь все равно не следует… Сверну ему шею».