– Потому что вы меня любите?
– Да, потому что я вас люблю. И вам этого должно быть довольно!
Людовик с восхищением смотрел на сестру. Гнев необыкновенно шел ей. Он оживил ее прекрасное лицо, которое обычно выражало безразличие, одушевил какой-то особой дикой страстностью, на которую герцог внезапно откликнулся с мощью, какой сам в себе не подозревал. В следующую секунду Анна-Женевьева уже была в его объятиях, и он с пылом целовал ее в губы, а молодая женщина с тем же пылом отвечала на его поцелуи. С резкостью, с какой он привлек ее к себе, он ее и отстранил.
– Почему вы родились моей сестрой? – пробормотал он, направляясь к двери.
И за спиной услышал смех, какого никогда еще не слышал. Насмешливый, но вместе с тем ласковый, воркующий.
– Неужели это имеет какое-то значение? Мы – Конде, и никому с нами не сравниться… Мы вправе создавать собственные законы, которых черни не понять. А вы, Людовик, думайте о своем величии и бегите любви, которая вас умалит!
Он уже был у дверей, но остановился и обернулся. Анна-Женевьева вновь возлежала на кровати в позе, исполненной изысканной непринужденности.
– Надо быть сумасшедшим, чтобы выдать вас за старика Лонгвиля! Вы достойны короля! – бросил брат в сердцах.
– Трудно было найти короля, достойного меня, – отозвалась она, не затрудняя себя ложной скромностью. – Что касается моего дорогого супруга, то он не затруднил себя даже соблюдением клятвы верности, которую мы приносим перед алтарем. Он по-прежнему со своей Монбазон, а она открыто обманывает его с обольстительным герцогом де Бофором. Впрочем, надеюсь, что в Пьемонте он уже нашел себе какую-нибудь хорошенькую девушку.
– Вас это забавляет?
– Почему бы нет? Он дает себе волю, я – тоже.
– И что вы под этим подразумеваете?
– Дверь должна быть или открыта, или закрыта, решить это должны вы. Наш разговор боится сквозняков.
Герцог резко обернулся и плотно закрыл дверь, прислонившись к ней спиной. Он внезапно побледнел, как мел.
– Я хочу знать! У вас есть любовник? У вас?!
– Если бы я захотела, у меня их могло бы быть и двадцать, но мне достаточно одного. Он молод, красив, он меня обожает.
– Кто он?
– Думаю, вы недолго останетесь в неведении. Но прошу вас запомнить следующее: я запрещаю вам прикасаться к нему и устраивать встречу на какой-нибудь лужайке. Имейте в виду, я могу не побояться дурного вкуса и оплакивать его, а вас проклинать… Могу даже захотеть отомстить! Так что отправляйтесь хоронить дядюшку кардинала и узнайте, не приготовил ли он вам приятный сюрприз в своем завещании.
Герцог Энгиенский больше не медлил, он вылетел из комнаты и вне себя от гнева с такой силой хлопнул дверью, что она могла бы и треснуть, к восторгу любопытных дам, которые не сводили с него глаз, сбившись в стайку в ожидании, когда смогут вернуться к своей госпоже. Герцог не стал раскланиваться в ответ на их реверансы, одарил мрачным взглядом и поспешил к лестнице.
Несколько дней спустя, четырнадцатого декабря, с необычайной пышностью хоронили кардинала. На похоронах присутствовали король с королевой, придворные и все парижане, которым удалось отыскать себе местечко на улицах. Шестерка лошадей в черных попонах везла катафалк, покрытый черным бархатом с белыми атласными крестами и гербом покойного по углам. По бокам катафалка шли пажи со свечами в руках, а за ними – в красных плащах с траурными повязками на рукаве – знаменитые гвардейцы, с которыми всегда было столько хлопот у королевских мушкетеров. Позади катафалка шли родственники кардинала во главе с отцом маленькой герцогини Энгиенской и его двоюродным братом Ла Мейерэ. Далее следовали все остальные. Похороны были почти что королевские. Таково было желание Людовика XIII, он хотел отдать последние почести великому слуге Франции.
После погребальной мессы гроб опустили в крипту часовни при Сорбонне, где Ришелье приготовил себе усыпальницу, так как был ректором Сорбонны.
Изабель и ее подруга Мари де ла Тур не были приглашены на похороны, поэтому всю церемонию они наблюдали издалека. Точнее, свысока, потому что девушки забрались на чердак особняка Конде, стоявшего неподалеку от Сорбонны, вооружились морским биноклем, который неведомо где выискали, и, усевшись у чердачного окна, с удобством любовались великолепной процессией, сожалея, что с ними нет Франсуа. Госпожа принцесса решила, что во время похорон Франсуа должен находиться рядом с ней.
– Мы с ним оба последние Монморанси и оба жертвы! – заявила она без обиняков своему супругу, не пожелав выслушивать его возражения. – И раз уж «великого человека» больше нет, я не вижу, кто упрекнул бы последних Монморанси в том, что они его хоронят. Не каждый день предоставляется такая возможность повеселиться.
Услышав последнее слово, принц едва не задохнулся от возмущения.
– Вы соображаете, что говорите?! Повеселиться! На погребении члена нашей семьи!
– Вашей семьи, может быть, но уж никак не моей!
– Вы хотите сказать, что у вас нет невестки? Бедное дитя в горе, вы должны поддержать ее. Не забывайте, что она беременна и что она боготворила своего дядю!
Госпожа де Конде чуть-чуть приподняла свои красивые брови, а в ее синих глазах запрыгали веселые искорки.
– Я совершенно согласна, что покойный кардинал мог вызывать только сильные чувства, но что его возможно боготворить, слышу в первый раз. Может быть, ему уже готовы воздвигать статуи?
– Да! Одна будет воздвигнута на его могиле!
С этими словами старшие удалились, молодежь отправилась к лестнице, что вела на чердак, а Анна-Женевьева вместе со своими дамами отправилась в свои покои. Она все еще считалась больной, и никто не осмелился бы сказать ей что-нибудь в упрек.
Со своего наблюдательного поста девушки могли вдосталь налюбоваться благородной скорбью родственников Ришелье. Клер-Клеманс не составляла исключения, она была с ног до головы в траурном крепе, и ее вели под руки добрейшая госпожа Бутийе де Шавиньи, ее вечная опекунша и герцогиня д’Эгийон. Сверху юная женщина казалась такой хрупкой, что Изабель не могла ей не посочувствовать.
– Бедняжка! – шепнула она подруге. – Ее горе можно понять. Сегодня она потеряла даже больше, чем близкого родственника. Под защитой всемогущего она могла ничего не бояться… Даже мужа, который только и мечтает, как бы от нее избавиться. Она попросила принять ее здесь, у нас, на несколько дней, чтобы не чувствовать себя одинокой. Надо будет ей помочь, как-нибудь утешить ее в горе.
– В горе? – удивленно откликнулась подруга. – Я совсем не уверена, что она горюет. Вы ни разу не сопровождали госпожу принцессу, когда она, исполняя долг, ездила с визитами к невестке, чтобы осведомиться о ее здоровье, а я ездила. Так вот Его Преосвященству было уже очень плохо, но его племянницу это не слишком печалило. Она горда тем, что она госпожа герцогиня, что ждет наследника и надеется на завещание.