Майя быстро спрятала письмо, спрыгнула на землю и проскользнула в ворота на улицу. Несмотря на многообещающее название, Блэкхолл-роуд была обычной проселочной дорогой из тех, что грубыми нитями окаймляют город, – немощеная, лишь с несколькими колеями, прорезающими снежный покров. По обе стороны дороги дремали луга и поля, накрытые пуховым одеялом снега. На горизонте впивались деревянными пальцами в свинцовое небо серые грабы, и ветер раздувал упругие ветви одиноких кустов боярышника. Вниз по улице от Блэкхолла тесно жались друг к другу похожие на сундуки дома – излюбленные домашние постройки начала века. Их высокие окна с хладнокровной невозмутимостью смотрели на элегантную, обсаженную деревьями улицу собора Святого Эгидия. Потому что знали: каменные стены надежно защищают сады за их спинами от лисиц, прокрадывающихся с полей по ночам. Майя бежала вдоль покрытых лишайником стен, напоминающих черепашьи панцири, бежала куда-нибудь в город, в единственное место, где могла найти спокойное убежище.
Два молодых человека бежали по залу Истонского вокзала, и им не было никакого дела до его изумительного великолепия, как не было дела до заполняющих зал людей. Один из бегущих был в ярко-красной форме Ост-Индской компании, второй – в униформе цвета хаки. За спиной у каждого болтался моряцкий вещевой мешок. Они то и дело натыкались на носильщиков в ливреях, что с трудом тащили пакеты или толкали тележки с сундуками и чемоданами. Им было важно как можно скорее преодолеть толпу пассажиров, приехавших, в отличие от них, заблаговременно и теперь благодушно бродивших в ожидании времени отбытия поезда, и тех, кто только что прибыл и искал взглядом встречающих их родственников и друзей. Две пожилые дамы, избежав в последнюю секунду столкновения, с возмущенным видом отпрянули, качнув широкими юбками. Господин в цилиндре, с серой козлиной бородкой, погрозил им тростью, посылая вслед громкие проклятия.
– Простите! – на ходу крикнул юноша в красном.
– Извините! – эхом вторил бегущий за ним товарищ, и они, не сбавляя скорости, понеслись дальше – к выходу на платформы.
Пронзительный свисток кондуктора разнесся над окутанным паровозным дымом перроном, угодил в филигранную металлическую паутину стеклянной крыши и, отскочив, вернулся. Локомотив вторил ему на октаву ниже, выпустил новое облако дыма и со вздохом тронулся с места. Опоздавшая парочка на бегу запрыгнула на ступеньку последнего вагона, и последний в этот день поезд Лондонской и Северо-Западной железной дороги выехал с вокзала.
– Успели! – Джонатан Гринвуд запихнул мешок на верхнюю багажную полку. Тяжело дыша, он повалился на лилового цвета сиденье и вытянул усталые ноги в высоких сапогах.
– Еле успели, – отозвался его не менее запыхавшийся товарищ с места напротив. – Если бы проклятый пароход подошел на несколько минут позже, нам бы пришлось раздумывать, где скоротать ночь!
– Все-таки судоходная компания оправдала свою репутацию и доставила нас из Александрии в Лондон на два дня раньше, чем планировалось! А уж где скоротать ночь в Лондоне, мы бы разобрались, – подмигнул ему Джонатан.
Ответом послужило многозначительное подергивание светлых бровей и гортанный звук – не то урчание, не то мурлыканье. Наконец они дружно расхохотались.
Поезд толчками набирал скорость и громыхал, переезжая стрелки. В модных панорамных окнах поверх проплывающих в синих вечерних сумерках фасадов слабо отражалось купе. Джонатан критично разглядывал своего прозрачного, расплывчатого двойника с блестящим от пота лбом. Каштановые волосы, густые и кудрявые от природы, были по-армейски коротко подстрижены и уложены волнами – на это уходило немало труда и помады. После гонки по улицам Лондона отдельные пряди торчали, словно рожки. Пытаясь их разгладить, он провел ладонью по голове, но безуспешно – упругие колечки всякий раз поднимались вновь, будто пружинки. Даже в тусклом оконном отражении медный оттенок волос совершенно не сочетался с ярко-красной форменной рубашкой. Он подавил вздох и сразу почувствовал себя застигнутым за этим щегольством врасплох, поймав краем глаза смеющийся взгляд.
– Хорошо тебе смеяться, – оборонительно огрызнулся Джонатан, – ты-то всегда выглядишь как с обложки журнала!
Обыкновенно великодушный, Джонатан с завистью рассматривал лейтенанта, вошедшего за ним в кабину, которую им предстояло делить во время переезда из Калькутты в Суэц. Новый сосед принадлежал к тому типу мужчин, чьи благородные аристократические черты волшебным образом вызывают сияющий блеск в глазах юных девиц. Униформа цвета хаки с бордовым кантом по воротнику и обшлагам идеально шла к светлым волосам и смугловатому лицу лейтенанта. Обладатель этой одежды носил ее с естественной, преисполненной уверенности элегантностью. Джонатан же, напротив, казалось, был навеки обречен оставаться для представительниц противоположного пола лишь таким другом, перед которым они могли выплакаться, когда им разбивали сердца мужчины, типажом напоминающие бравого лейтенанта. Когда Джонатан улыбался, демонстрируя легкий разъем в верхних зубах, впадинки на щеках превращались в ямочки и делали его похожим на мальчишку – в двадцать-то с лишним лет! Дела это никак не улучшало…
Но обезоруживающая открытость в стальных серых глазах, с какой лейтенант протянул ему правую руку и представился Ральфом Гарреттом, смягчила неприязнь, охватившую было Джонатана. Уже по цвету формы он определил, что сосед его служит в корпусе разведчиков, и проникся к тому уважением. Раз служит в элитном индийском подразделении королевской армии, уж точно не изнеженный трус! Вскоре Джонатан в этом убедился – они с Ральфом очень весело проводили время за выпивкой и рассказами о военной службе в Индии. Оказалось, сам Ральф Гарретт познал тот род любовной тоски, от которого помогает лишь виски в обильных количествах. Не успел «Прекурсор» выйти в открытое море, как двое стали друзьями.
– Я-то? – Ральф возмущенно оглядел себя. Узкие штаны перепачканы, сапоги в пыли, мундир пропитался потом. Он чувствовал, что его обычно аккуратно причесанные волосы растрепались и несколько прядей прилипло к горячим вискам. Он с шуршанием провел кончиками пальцев по щетине на щеках и подбородке. И добродушно пожурил Джонатана:
– Дружище, да ты, верно, шутишь! Или ослеп? Представляю, какие глаза будут у твоих родителей, когда мы, словно двое бродяг, окажемся сегодня у их двери.
– Им не привыкать! – ухмыльнулся Джонатан, а в его зеленых в крапинку глазах заплясали озорные огоньки.
– Значит, я смогу у вас переночевать? – переспросил, чтобы удостовериться, Ральф. Джонатан гостеприимно махнул рукой.
– Разумеется. Гостям у нас всегда рады. Моя матушка беззаветно ухаживает за усталыми и голодными путниками, неожиданно возникающими у порога.
Ральф благодарно кивнул и какое-то время молчал, а потом спросил, слегка прищурив глаза:
– Как же я представлюсь твоей семье?
– Погоди-ка.
Джонатан вытащил из внутреннего кармана формы конверт и протянул ему фотографию в темно-коричневых и бежевых тонах. Уже немного запачканную, с одной стороны надорванную, с загнутыми уголками. Прощальный подарок Гринвудов, с тяжелым сердцем проводивших единственного сына и брата в Индию, куда он поступил в войска Ост-Индской компании в качестве лейтенанта медицинской службы. С тех пор Джонатан всегда носил фотографию с собой, как талисман.