– Для того чтобы сохранить чистоту душ наших, мы должны вступить в брак. Завтра я сам обвенчаю нас, – провозгласил он. – Церемонию мы проведем без свидетелей. А для того чтобы пресечь нежелательные слухи, я официально объявлю, что нанял тебя в качестве экономки. Потом, через год, а может быть, даже через два, в зависимости от того, как сложатся обстоятельства, я объявлю всем, что ты – моя жена.
Прежде всего вам нужно спросить меня, хочу ли я этого, – сказала она. – Я не выйду за вас замуж, даже если передо мной появится ангел и попросит об этом.
Будь ты мне хоть женой, хоть служанкой, – сказал он, – но я жестоко накажу тебя за подобную дерзость. Так как ты всего лишь маленькая несчастная грешница, которую Господь предал моим заботам, то я буду охранять тебя до тех пор, пока ты не откроешь Богу свою душу, – сказал он, и на его лице появилось застенчиво-участливое выражение. Потом Клемент Хиббл вышел из комнаты и закрыл дверь на замок.
Теперь я понимаю, почему у вас не было экономки, – сердито закричала Эмма сквозь закрытую дверь. – Всем несчастным женщинам, которые работали здесь до меня, вы говорили то же самое, – выпалила она, но ей уже никто не ответил. За дверью было тихо. Похоже, он рассердился и ушел. «Интересно, – подумала она, – ее предшественницы покидали этот дом через дверь или, как она, через окно?»
Избавившись от его ненавистного присутствия, она сразу успокоилась. Хотя дверь была закрыта на замок, но комната находилась на первом этаже. Она жалела о том, что ее самое лучшее платье осталось в ее комнате, находившейся на верхнем этаже, но больше всего ее страшило то, что она снова окажется на улице, тем более что у нее опять не было ни гроша в кармане.
Совершенно не испытывая угрызений совести, Эмма обыскала комнату, пытаясь найти хоть какие-нибудь деньги. Она целый месяц работала не покладая рук и поэтому считала себя вправе взять все, что сможет найти. Она прекрасно понимала, что такой человек, как его преподобие отец Клемент Хиббл, не станет хранить деньги там, где их легко смогут найти другие люди. Тем не менее в одном из ящиков его стола она нашла коробку, в которой лежало пять шиллингов и записка «На покупку угля». Она взяла эти деньги и положила коробку обратно в стол.
«Еще три месяца назад, – подумала она, – я бы испугалась этого двуличного тирана, но сейчас я чувствую только… Что же я чувствую? Жалость? Отвращение? Скорее всего, и то и другое, и даже, как ни странно, некоторое сочувствие. Теперь я понимаю, что люди становятся несчастными, потому что не хотят признаваться себе, кем являются на самом деле». Сделав такое философское умозаключение, она с ужасом поняла, что и сама не является исключением. На том же самом столе она нашла несколько листов почтовой бумаги, взяла перо мистера Хиббла и обмакнула его в чернила. Теперь она сделает то, что собиралась сделать еще в тот день, когда приехала в Лондон. Она изложит на бумаге все, что знает о себе, и отошлет это свое признание тем, кому не безразлична ее судьба.
Я уже месяц преподавала в Фашиа Лодж, и вот как-то раз одна из учениц сказала, что ей нужно поговорить со мною наедине. Эта юная дама была моей самой лучшей ученицей по всем предметам, кроме шитья. Оно ее просто не интересовало. Она была храброй и честной девочкой, и имя у нее было соответствующее.
– Я бы хотела кое-что узнать о нашей бывшей ученице мисс Матильде Фитцгиббон, – сказала Диана. – Мисс Вилкокс никогда не говорит о ней. Я знаю, что она некоторое время жила у вас.
Я вкратце рассказала девочке все, что мне было известно.
– Это все, что я знаю, однако мне тоже хотелось бы узнать больше. Ты мне можешь еще что-нибудь рассказать?
– Я тоже больше ничего не знаю, – задумчиво сказала Диана. – Я разговаривала с ней за день до того, как она уехала отсюда. Признаюсь, до этого я считала ее высокомерной и невоспитанной девочкой, но, поговорив с ней, я поняла, что она очень ранимая и несчастная. Мне бы, конечно, следовало познакомиться с ней получше. Я знаю, что мисс Вилкокс говорит о ней, но я все-таки верю, что она хорошая.
Я всегда верила в то, что дети гораздо лучше, чем взрослые, разбираются в людях, и так обрадовалась словам Дианы, что даже обняла ее, чем немало удивила девочку.
– Я в это тоже верю. Расскажи мне о ней еще что-нибудь, – попросила я.
– Когда другие девочки обвинили ее в том, что она высокомерная и замкнутая, она призналась в том, что у нее есть… прошлое. Именно так она и сказала – прошлое. Но больше всего меня удивило то, что она совсем ничего не помнила из этого своего прошлого.
«Какая умная девочка», – подумала я, слушая ее. Диана между тем продолжала свой рассказ:
Есть еще кое-что. Но я думаю, что это не имеет особого значения.
Все равно расскажи.
Когда Матильда приехала к нам, у нее было кольцо. Я уже, можно сказать, совсем забыла об этом, но потом заметила след от кольца на ее пальце – это все, что от него осталось. Когда она волновалась, часто потирала палец, на котором прежде носила кольцо. Мне показалось странным, что разодетая в богатые наряды девочка не носит свое единственное ювелирное украшение.
– Да, это действительно странно, – согласилась я. – Совершенно непонятно, почему у владелицы таких шикарных туалетов не было других драгоценностей.
Перед тем как вернуться в классную комнату, Диана вдруг порывисто обняла меня.
– Миссис Челфонт, – сказала она, – я рада, что вы с нами. Мы все этому рады. Теперь мы уже не чувствуем себя такими одинокими, как прежде, когда нам приходилось во всем подчиняться мисс Вилкокс и выслушивать ее нотации о том, как подобает себя вести настоящей леди.
– Сестры Вилкокс – твои воспитательницы, – напомнила ей я. – Они образованные дамы и очень преданы своему делу.
– Я знаю, но я бы не осмелилась заговорить с вами, если бы не чувствовала, что вы так же, как и я, не любите их.
Да, мне действительно не нравились сестры Вилкокс. Однако за четыре недели тесного общения с ними я поняла, что недооценивала их. Они были не просто хищницами в ярком оперении, они были женщинами – молодыми и красивыми, – которые изо всех сил старались занять достойное место на этом празднике жизни, но в один не очень прекрасный день все их надежды на прекрасное будущее рухнули и они оказались в крайней нищете. Они уже не могли блистать в обществе, но сумели сделать так, чтобы их внешний вид не вызывал у окружающих сочувствие и жалость. Да, им суждено было распрощаться со своими честолюбивыми мечтами, но им, во всяком случае, удалось сохранить свою гордость.
Если бы им пришлось закрыть свою школу, то я бы от души порадовалась тому, что больше ни один ребенок не попадет в это ужасное заведение. А если бы они окончательно разорились и были вынуждены жить на подаяния прихожан, то на собственной шкуре почувствовали бы все то, что довелось пережить Матильде Фитцгиббон по их милости.
Что стало бы с Эммой, если бы она осталась в Фашиа Лодж? Я думаю, что сестры непременно пригласили бы местного викария, мистера Сесила, а он уж наверняка нашел бы какой-нибудь благовидный предлог, чтобы отправить девочку обратно в родительский дом. Я уверена, что сестры Вилкокс и мистер Сесил, объединившись, смогли бы справиться с девочкой.