Нур-Син хватался за голову от обилия подобных вопросов. Порой отмахивался, горячился, иногда всерьез начинал втолковывать женушке то, что знал сам, до чего дошел собственным умишком. Ответов было немного, и те казались легковесными, досужими, вроде рассуждений ионийских философов о количестве стихий, из которых возник белый свет. Случалось, молодоженам и скандалить, но всякие раздоры кончались с наступлением сумеречной стражи, когда Луринду готовила постель на крыше, разминала циновки, встряхивала подушки и одеяла.
Ночь покрывала их с головой и каждый раз одаривала нескончаемой радостью. Уже два года как женаты, а насытиться друг другом не могут. Тут еще эта командировка в Лидию.
— Что скажешь, смоквочка? — спросил муж. — Я не настаиваю. Мне самому не по душе этот обряд. Пережиток какой-то…
Луринду порывисто вздохнула, обняла его и ответила.
— Я бы хотела поехать с тобой. Ты — мой властелин, мой любимый и мое дитя. Без тебя мне трудно. Я не хочу, чтобы меня касались чужие руки.
Нур-Син вздрогнул.
— И я не хочу.
Он обнял жену, крепко сжал прохладное, дурманом влекущее тело. Вошел в нее — трудился долго, до изнеможения, до собственной радости, до радости, извергаемой ею.
Затем они лежали молча. Нур-Син смотрел в потолок. Луринду смотрела в потолок. Потолком им было звездное небо.
В Вавилоне стоял сильный зной, так что даже ночью Нур-Син и Луринду, спасаясь от духоты, вынуждены были укладываться на бурдюках с холодной водой.
— Может, возьмем рабыню, — предложил Нур-Син. — Она родит нам сыночка. Я буду любить его, как родного.
— Но рабыня будет рядом, — возразила жена. — Или после появления ребенка ты хочешь ее продать?
Она помолчала, потом добавила.
— Я не хотела бы, чтобы со мной поступили также. Боги нас накажут, если мы отлучим ребенка от матери.
Вновь наступила тишина. Наконец Луринду с силой затормошила мужа, шепнула.
— Ты езжай, ни о чем не беспокойся. Я что-нибудь придумаю.
Она положила голову ему на грудь, поинтересовалась.
— Это не опасное путешествие?
— Нет, трудное. Придется много скакать верхом, много говорить, много слушать. Давай не будем спешить, родная. Решим, когда я вернусь. Писать тебе я буду во дворец. Главный сборщик налогов и хранитель царской почты будет извещать тебя, когда в Вавилоне получат весточки. Ты должна помнить Балату. Мы встречали его в цитадели, когда он явился туда вместе с Набонидом. Такой высокий, вальяжный, с ухоженной бородой. Смотри, Луринду, говорят, он очень охоч до молоденьких женщин, — тихо рассмеялся Нур-Син.
— Ты не веришь мне?
— Верю, родная моя, прекраснозубая.
* * *
Путь Нур-Сину выдался не близкий. Сначала вверх по Евфрату, затем по его притоку Балиху до Харрана, где по приказу Набонида писец-хранитель музея осмотрел городские укрепления, башню и храм Эхулхул, посвященный богу Сину.
Город представлял собой жалкое зрелище. После разгрома, которому его подвергли в дни царствования Набополасара, Харран так и не восстановил былое величие. Город был свят присутствием в нем жилища божественной Луны, однако более недостойного обиталища, какое могли предоставить люди небожителю, Нур-Сину встречать не приходилось. Грязный, украшенный дешевыми бронзовыми подсвечниками и штопаными, местами рваными, священными покрывалами храм напоминал скорее хлев, чем святилище того, кто упавших поддержка, неба осветитель. Скульптурное изображение первородного сына Эллиля Сина также пребывало в плачевном состоянии. То же самое можно было сказать о ступенчатой пирамиде, — издали, при подъезде со стороны Евфрата, она скорее напоминала скособоченный земляной холм, чем дом бога. Террасы местами осели, кромки округлились, в глаза шибали померкшие проплешины, где отлетели покрытые глазурью плитки. На величественном, ведущем на вершину башни торжественном лестничном пролете нельзя было сыскать ухоженную, без трещин и щербин ступеньку. Жрецы дракона всех капищ, всевидящего Сина, жаловались, что отпускаемое для города и храма золото и серебро шло в основном на укрепление и ремонт цитадели.
Священнослужители ныли: Харран стоит на отшибе, царь Амель-Мардук вообще всякие иные святилища, кроме Эсагилы в Вавилоне, презирал, новый правитель сюда глаза не кажет, областеначальник своевольничает.
Нур-Син составил доклад для Набонида, передал его гонцу, а заодно и длинное письмо к Луринду, в котором не жалел слов, чтобы описать чувства, которые он испытывал со дня разлуки с желанной. Изложил в стихах. Начал так:
Скорбь, как воды речные, устремляется к морю.
Как трава полевая вырастает тоска.
Посреди океана, на широком просторе
Скорбь, подобно одежде, покрывает живых… [54]
…Днем вижу тьму, ночью скорблю от разлуки
Во сне вижу тебя — сердце стремится к тебе…
Войска на границе поразили сопровождавших посла офицеров убогим внешним видом и полным пренебрежением обязанностями, которые были возложены на пограничную стражу. Особенно возмущался Хашдайя, произведенный после переворота в декумы и зачисленный личную эмуку Нериглиссара. Офицеров было четверо, прежде всего двое старших из старослужащих. Эти вели себя дерзко, посмеивались и над жрецами, и над жителями Харрана, и над горцами. Порой хохотали так, что мороз продирал по коже. Были они знатоки лошадиных достоинств и должны были в случае успеха миссии выбрать коней для армии. Еще один, молчаливый и угрюмый Акиль-Адад, отвечал за безопасность посольства и являлся как бы личным охранником Нур-Сина. Человек он был угрюмый, несколько вздорный, но к обязанностям относился серьезно и никогда не упускал момента лишний раз помахать для тренировки копьем, мечом или метнуть нож. Он и Хашдайю заставлял упражняться, когда же родственник попытался с помощью посла поставить Акиль-Адада на место, Нур-Син взял сторону пожилого луббутума. [55] Что плохого в том, если ты будешь мастером в метании ножей, во владении мечом и копьем, спросил он Хашдайю. Посол иногда и сам в охотку предавался воинским упражнениям. Тогда к ним подключались и два других офицера, и весь гвардейский кисир, сопровождавший писца-хранителя музея. Кроме того, всем офицерам предписывалось изучать дороги, ведущие к столице Лидии, а также собирать сведения о горных проходах и, прежде всего, о Киликийских воротах.
На границе посланники Вавилона наслушались жалоб на горцев из Пиринду, которые в последнее время совсем обнаглели. Набеги с той стороны не прекращались. Случалось, шайки разбойников, организованные по племенному признаку, доходили до Евфрата. Их пытались ловить, устраивали на них облавы, однако те ловко ускользали и уходили от погони. Впрочем, те, кто проживал в горах союзного Хуме недалеко от них ушли.