Так творится история! Движение, призванное стать хранителем тайных знаний, продолжателем в деле накопления достоинств разума, человеколюбия, исповедующее принципы свободы и равенства всех людей на свете независимо от религиозных убеждений, социального положения и владения собственностью было ввергнуто в самую нечистоплотную политическую игру. Сен-Жермен при всей его прозорливости никак не мог понять, в чем здесь секрет? Пока ядро общества составляли каменщики и строители, масонские ложи прекрасно справлялись со своими задачами. Вон какие величественные храмы стоят по всей Европе! Все они объединены одной идеей, построены в едином ключе и разве не прекрасны эти святилища в своей тяге ввысь?.. Но как только идеей воспламеняются образованные люди — просветители, черт их всех дери! — а также сильные мира сего, сразу на передний план выплывают сиюминутные, а значит, не имеющие никакого отношения к уставу тайного общества намерения.
О каком нравственном обуздании подрастающего поколения может идти речь, если участники лож, уже тогда, не таясь, обсуждали планы дворцового переворота и ради установления в стране царства свободы, равенства и братства готовы были отдать французское королевство под руку герцогу Орлеанскому, заявляющему, что он в своих правах равен любому другому гражданину многострадальной Франции. Сын его, герцог Шартрский, ныне является королем Франции и одновременно Верховным гроссмейстером ордена. Ну и что!.. Свобода, добытая в бою, оказалась неподъемной цепью, которую человек героическим усилием взгромоздил себе на плечи, а отдышавшись, вдруг понял, что ноша ему не по силам.
Неожиданно вспомнился пронырливый, хваткий, самолично записавший себя в ученики Сен-Жермена «граф» Калиостро, во весь голос утверждавший, что познал «универсальную тайну медицины», позволяющую лечит все болезни. Кроме того, он — только послушайте! — выведал все тайны древнеегипетских жрецов, отыскал философский камень и сотворил «эликсир бессмертия». Обо всем этот шарлатан Бальзамо говорил в открытую и в конце концов исхитрился составить ещё одну масонскую ложу, участниками которой могли стать только лица с доходом не менее пятьсот тысяч ливров. [122] Он обещал своим последователям продлить их жизни до 5557 лет. Каким образом он рассчитал это бредовое число? При его способностях Джакомо Бальзамо вполне мог расщедриться и на шестьдесят веков.
От таких заявлений на Сен-Жермена нападала тоска. Он испытал сильнейшую душевную муку, узнав о наглом плагиате, который позволил себе этот сицилийский проходимец в Утрехте. [123] Приблизившись к статуе Иисуса Христа, установленной в местной галерее, он изобразил сцену немого удивления. Когда его спросили, чем же поразило его изображение Спасителя, этот проходимец ответил, что не может понять, каким образом художник смог так похоже изобразить Христа, ведь он его никогда не видел.
— А вы, конечно, видали? — спросили Джакомо.
— Я был с ним в самых дружеских отношениях, — невозмутимо ответил тот. — Сколько раз мы бродили с ним по песчаному, усыпанному ракушками берегу Тивериадского озера! У него был бесконечно нежный голос. К сожалению, он не желал меня слушать, когда я увещевал его быть осторожнее. Не помогло… — и этот доброжелатель печально опустил голову. Потом, обратившись к слуге, который почему-то тоже оказался в галерее, проникновенно спросил.
— Ты помнишь тот день в Иерусалиме, когда распяли Христа?
— Нет, сударь, — скромно признался слуга. — Я же служу у вас только полторы тысячи лет.
Помнится, Шамсолла как-то огрызнулся подобным образом на вопрос донимавших его дам полусвета, когда граф совершал прогулку в Тюильри. С тех пор эта шутка пошла гулять по свету, и Бальзамо тут же приспособил её к делу.
Как воспитывать таких, как Калиостро? Как вложить в него трепет и страх ко лжи, к богатству? А ведь этот грубиян далеко не самое скверное издание человека.
Как быть в таком случае с маркизой де Помпадур? С королем Людовиком XV, циничным остроумцем и дальновидным, но неудачливым интриганом. В его испорченности было даже какое-то обаяние, присущий только французам шарм. Он не обманывался насчет верности и любви близких к нему людей. «Все эти бесчисленные партии придворных, дерущиеся за королевские милости, — как-то признался он Сен-Жермену, — нагуливают жир исключительно на моих пороках».
Граф Сен-Жермен был представлен королю маршалом Бель-Илем зимой 1757 года — в ту самую пору, когда после покушения Дамьена Людовик XV на две недели впал в задумчивое, меланхолическое состояние, и на вопрос придворных, как он себя чувствует, ответил: «С телом все в порядке…» Рана действительно оказалась неопасной — лезвие ножа прошло по касательной и лишь приоткрыло мышцы на спине. Узнав от маршала Бель-Иля, что в Париже вновь объявился чудо-человек Сен-Жермен, король попросил старика представить ему этого «занятного сновидца».
Версаль в эти январские дни гудел как растревоженный улей. Партия противников маркизы де Помпадур, «этой способной мещаночки», как выразился о ней герцог Ришелье, [124] готова была отпраздновать победу. После двенадцатилетнего плена его величество, по-видимому, нашел в себе силы расстаться с прежней пассией и обратить очи горним высотам. Архиепископ парижский Кристоф де Бомон уже не раз намекал, что его величеству прежде, чем получить отпущение грехов, следует разорвать греховную связь, пусть даже перешедшую в теснейшие дружеские узы, удалить из Версаля известную всем особу и лично заняться насущными заботами государства, которое уже около года как было втянуто в бессмысленную европейскую войну.
— Не такая уж она бессмысленная, — ответил Людовик. — Неужели ваше преосвященство желает, чтобы пруссаки перешли Рейн?