Собственно, кого винить, кроме самого себя? Когда Кортес при встрече обнял его, похлопал по плечу, объявил вполне годным к строевой, Берналь невольно вытянулся и неожиданно рявкнул — готов служить королю и отечеству. Потом сам себе презирал, однако понаблюдав за деятельным, не знающим покоя дона Эрнандо, глянув на озабоченного, одолеваемого заботами и все равно заметно повеселевшего Сандоваля, оттаял. Что-то колыхнулось в груди, он даже прослезился. Как все они, участвовавшие в подготовке военной экспедиции в Гондурас, стали похожи на прежних молодцов, когда-то загрузившихся в трюмы бригантин и барков и отправившихся на запад, на поиски золота и приключений. Почему-то припомнилась Сеутла, переговоры после победы на реке Табаско… Как беззаботно они хохотали над перепуганными до смерти индейскими касиками, которых дон Эрнандо припугнул жеребцом музыканта Ортиса, страстно требующим спаривания со спрятанной в кустах кобылой Седеньо. Прошлое оказалось незабвенным — как хотелось его вернуть! Еще раз пережить торжественный молебен, который устроили патер Ольмедо и лиценциат Диас на песчаном берегу напротив острова Улоа. Загадочная страна, прикрывшись высокими дюнами, лежала перед ними… Головой в небо уперся вулкан Орисаба!.. Велика оказалась Мексика. На подобный каравай, говорят, рот не разевай! А они взяли ее! Разжевали и проглотили!..
Старик откинулся в кресле, вспомнил хорошее. Потом само собой приплыло и дурное. «Ночь печали», в хохот рыдающий от ужаса Педро де Альварадо… Явилась в памяти мокрая, со спутанными волосами Шочитл, до крупной дрожи боявшаяся вылезти из деревянной клетки в Тласкале. Когда же наконец она на четвереньках выкарабкалась оттуда, сразу намертво вцепилась в Берналя. Он не мог оторвать её руки — так и двинулся на свои квартиры с прилипшей маленькой, но необыкновенной сильной женщиной. Знать бы точно, что погибла она в Истапалапане! И что сынок погиб… Может, где мучаются, а здесь скромная, но вполне прибыльная комменда пропадает.
Затем пришла пустота, понимание того, что эти воспоминания совсем не связаны с безумным походом в Гондурас. Это были два совершенно несхожих предприятия, и в сравнении с героическим походом на Теночтитлан ничего достойного в затее добраться сухопутным путем до свихнувшегося от блеска славы и золота Олида не было.
Берналь помянул недобрым словом глупого мальчишку Хосе, хвата Кесаду о нем уже давно ходила молва, что в жесткости он переплюнул самого Нуньо Гусмана, хотя казалось, что превзойти Нуньо по этой части невозможно. Тот опустошил все индейские поселения к северу от Мехико. Выходит, племя губителей неистребимо? До скончания веков им не будет числа? Кто знает, может, придет срок, и люди опомнятся? Что тогда делать таким, как дон Эрнандо — он и суду не подлежит, и характером велик, и деяния его обширны, и в то же время крови тоже пустил достаточно. Не о тех индейцах, что погибли на поле брани, не о чолульцах, не о погибших от голода в Теночтитлане идет речь. Война дело жесткое, несправедливое… Кому по силам совладать с её законами! О другой пролитой крови идет речь. Ее по историческим понятиям всего-то чуть-чуть — сколько её там, у Куаутемока и его дружка, вождя из Тлакопана, наберется? Ну, может, с ведро… А монах Хуан де Текто, вовсе был тощ и хил — по каплям считать можно. Что значат эти два ведерка по сравнению с морями, океанами крови, пролитой в боях, во время осады, при подавлении бунтов? А вот поди ж ты — вопиет так, что на небесах слышно!
Если бы не наемные писаки, которые, не зная брода, суются в воду! Наврал Гомара в этом вопросе сверх меры.
Пора осадить!
Его писанина ничего, кроме озлобления и ярости, у старика не вызывала! В описании похода в Гондурас, рассказывая о гибели невинного Куаутемока, этот писака даже словом не обмолвился о последних словах благородного касика. Его, Диаса, правда, при расследовании и казни не было — Кортес отправил его по окрестностям в поисках съестного. Берналь вернулся, когда все уже было кончено. Тела несчастных правителей сняли ацтекские воины. Так и исчезли с ними в джунглях… Вдаваться в объяснения по поводу безумного поступка Кортеса не хотелось, однако необходимо засвидетельствовать, что никто в войске — даже Сандоваль! — не одобрили это скоропалительное решение. Ясно, что ни в каком заговоре Куаутемок участия не принимал. Кортес избавился от последнего владыки Теночтитлана, чтобы развязать руки короне в назначении вице-короля. Другое непонятно, зачем это злодейство понадобилось дону Эрнандо? Зачем он рискнул вечным блаженством, ведь чтобы не говорили о наших «жестокостях» во время той войны, он, Берналь Диас, ни в чем не мог упрекнуть себя, своих — в большинстве! — товарищей, нашего капитан-генерала! Разве, что иной раз приходилось зло срывать, но подобные проступки они давным-давно искупили покупкой индульгенций. Денег на них не жалели… Другое дело, погубить ни за что благородного монарха, его товарища да впридачу обоих францисканцев, не побоявшихся открыто заявить о неправедном суде.
Храбрым человеком оказался старик Текто, мир праху его. Не знал он, с кем имеет дело. Стоило ему только обмолвиться, что по прибытию в столицу он непременно обнародует всю сумму произвола, недоброжелательства и презрения, которые Кортес питал к покойному правителю, как тот без колебания приказал вздернуть строптивого монаха. Его товарищ, Хуан де Айора, исчез по пути в Гондурас — видно, наемный убийца зарезал его где-то в джунглях. Мы, ветераны, в виду явной несправедливости приговора начали чесать в затылках — уж не свихнулся ли Кортес, как и Олид. Тогда нам всем из джунглей не выбраться. Спустя четыре дня после казни его настигла злая судьба. Он свалился с высокой ступени пирамиды и расшиб голову. Тут нас всех словно ледяной водой окатило! Сказать по правде, мы немного струхнули — оказаться в гибельных местах без человека, чья удачливость стала присказкой ко всякому разговору о покорении Мексики, было жутко. Однако Кортес как обычно быстро встал в строй, правда, с той поры удача навсегда покинула его. Недостойным образом распрощался он с небесной покровительницей, которая столько лет не оставляла его своими милостями.
Диас припомнил, как спустя несколько лет после смерти Куаутемока Альварадо в разговоре один на один признался ему, что как-то в его руки попал этот самый Мехикальсинго, после крещения Кристобаль, который донес Кортесу о существовании заговора, который последний правитель ацтеков замыслил против испанской короны и капитан-генерала. Тот клялся и божился, что ничего подобного не говорил. Он утверждал, что будучи подосланным к Куаутемоку и подслушав его разговоры с правителем Тлакопана, так и доложил Кортесу — ничего, мол, предосудительного на замечено. Монах Хуан де Текто тоже напрочь отрицал возможность предательства — конечно, разговоры о трудностях похода, его бесцельности среди индейских вождей велись. Куаутемок даже обмолвился, что Малинцину стало изменять гениальное чутье на золото и славу, что, мол, птица-счастье отвернулась от него, иначе он бы не полез в этот ад. Однако посчитать подобные высказывания изменой можно только, если очень захотеть этого.
— Неужели Кортес так сильно жаждал гибели этого достойного человек, что решился на постыдный поступок? — спросил Берналь.
Альварадо только плечами пожал.
— Что-то они не поделили, Берналь, — заявил он и тут же насторожившись добавил. — Только ты об этом никому. Обратил внимание на добавления, которые его величество сделал в гербе Кортеса? Семь отрубленных голов индейских вождей. Одна из них — Куаутемока. Я этих краснокожих вон сколько погубил — и ничего, а ему будьте любезны! Так что смекай и держи язык за зубами.