— Ты не посмеешь, Луций! — чуть не плача завопил он. — Это жестоко и недостойно нашей любви! Она же публично лишит меня жизни!

Все, даже Бебий, буквально покатились со смеха.

Коммод вскочил и, тыкая пальцем в Саотера, закричал.

— Ты видел, Песценний! Ты видел!.. Ее еще нет среди нас, а ужас, внушаемый этой фурией, уже накрыл наш скромный уголок нестерпимым, леденящим ожиданием смертельной угрозы. Она подобна Горгоне Медузе. Ее красота настолько поразительна, насколько и опасна. У меня заранее каменеют члены. Я жду ее прихода, как ждал появления богинь мщения бедняга Орест.

Он совсем вошел в раж.

— Отыскать Кокцею! Обнажить! Водрузить! Вперед!..

Уместно будет заметить, что в тот праздничный вечер всякий пустяк, любое замешательство или сказанное невпопад слово, доставляло участника пирушки неизбывное удовольствие. Когда Клеандр провел в зал преторианского центуриона, явившегося к императору, чтобы получить пароль на ночь, Луций объявил конкурс на лучшее тайное слово. Тут же посыпались предложения. Люди штатские, какими являлись Витразин, Дидий Юлиан, Саотер выдумывали что‑то длинное и неприемлемое, чего ни солдат не сможет выговорить, а желающий выйти из дворца произнести, например — «Хвала кружку Клиобелы», «Защитим Венерино достояние от покушений варваров». Затем Витразин предложил «Неподкупность и честность», на что император справедливо заметил, что неподкупность и честность — понятия схожие, так что перестань, Публий, масло маслить. Сошлись на предложенном Лонгом «самообладании». Ответ — «всегда и во всем».

* * *

Первым, так и не дождавшись явления Кокцеи, заснул на ложе дядюшка Дидий, следующим скис Саотер. Остальные гости уже более дремали, чем веселились. Клеандр приблизившись к императору, предложил ему подумать о подданных и поберечь себя для завтрашних великих свершений.

— Не понукай! — нахмурился Коммод. — Не взнуздал. Что насчет Кокцеи?

— Запропастилась, господин, — с виноватым видом доложил Клеандр. — Как в воду канула.

Император не ответил. Он указал на проконсула, рабы подняли, взвалили дядюшку на опустевшие носилки, что вновь вызвало хохот среди участников пира, и понесли проконсула в предназначенную ему спальню. После некоторого раздумья цезарь приказал отправить Саотера в его собственные покои — решил, по — видимому, что толку от него сегодня мало. Он обвел взглядом оставшихся друзей, остановил взор на Нигре и указал на прислуживавшую ему рабыню.

— Эта тебе. Ты ведь любишь молоденьких.

— Благодарю, великий цезарь! — вскинул руку в воинском приветствии вояка и рубака.

— А вы, — обратился он к Переннису и Бебию, — хватайте, что приглянется. Клеандр, с Кокцеей разберемся завтра. Она будет жестоко наказана.

Глава 7

Бебий с трудом, то и дело упираясь плечом в стену, добрался до своей комнаты. От помощи императорских рабов, предложенных спальником, отказался. Ответил — не хватало еще, чтобы рабы водили римского легата под руки. Доверился только Диму, собственному слуге, с детства приставленному к нему. У себя в спальне позволил раздеть себя и сразу рухнул на постель. Затем объявил, чтобы Дим долил масла в светильник, поставленный на канделябр, и убирался в общую, к рабам. Он, Бебий, будет спать один. Пусть его не беспокоят.

Спал беспокойно и недолго. Не отпускала тревога, то и дело прорывалась в жутких сновидениях, будила, заставляла настойчиво искать ответ. Ближе к утру, но еще в темноте, ясно различил шорох. Тут же замер, постарался вспомнить, где сложено оружие. Потянулся — не достал. Что ж, под подушкой должен быть кинжал. Неверной рукой покопался под подушкой. Ага, клинок здесь. Вновь послышалось шуршание, теперь определил точно — ворочались под кроватью. Решили проткнуть снизу? Но кто, по чьему повелению?

Он осторожно спустил ноги, готовый тут же задрать их повыше. Обошлось. Затем решительно встал, отпрянул от кровати к стене. Снял с бронзового канделябра масляную лампу, наклонился, попробовал заглянуть под ложе. Не удалось. Пришлось поставить лампу на пол, встать на колени. В набитой темнотой глубине осветилось тусклое округлое пятно. Взгляд у Бебия был острый, наметанный — это же лицо! Тихо приказал.

— Вылезай!

Послышались всхлипы. Затем пятно дернулось, приблизилось. Пронзило сразу, без колебаний.

Кокцея!

Девушка выбралась из‑под кровати, уселась на полу, встать не решилась. Она продолжала плакать.

— Ты здесь пряталась? — спросил Бебий.

Она кивнула.

— Зачем?

— Прибежали на кухню, потащили. Попытались силой взять, начали срывать одежду.

Она разрыдалась. Бебий помедлил, потом приказал.

— Встань!

Девушка покорно поднялась.

— Сядь!

Кокцея огляделась и, не отыскав стул — клисмос или кушетку, осталась на ногах. На кровать сесть не решилась.

— Сядь на ложе!

Она подчинилась. Устроилась на самом краешке.

При свете масляной лампы ее лицо очертилось более тщательно. Кокцея даже в таком заплаканном неумытом изложении действительно была хороша собой. Особенно соблазнительна была большая молодая грудь, выпирающая из‑под разорванной на бедре туники.

Действительно, огурчик!

Бебий невольно хмыкнул, помедлил, потом потребовал.

— Теперь расскажи все по порядку.

— Я была одна. Вдруг примчалась Клиобела. Вся обнажена, зуб на зуб не попадает. Приказала согреть воду и наполнить бак. Я возразила, сказала, что я не рабыня, а супруга императора. Она меня кулаками. Пошевеливайся, говорит, супруга виндобонская. Еще скажи, что ты римская гражданка! Смотри, произведут в Венеры, тогда узнаешь, каково нам достается. Тебе‑то, то есть мне, тощей да глупой, от них не отбиться. Знаешь их там сколько? Кого, спрашиваю. Кого — кого! Тех, кто желает стать членами твоего кружка!..

Девушка всхлипнула, потом подняла голову, глянула на Бебия.

— Я спрашиваю, супруга я или нет? Если нет, все равно я свободнорожденная гражданка. Почему же она смеет в кулаки, — Кокцея всхлипнула, потом немного успокоилась и продолжила. — Вдруг прибежали двое — давай срочно в подсобку. Я сразу догадалась, опять Луций что‑то затевает. То пытался меня Витразину подсунуть, то Переннису.

— И что? — не удержался от вопроса Бебий.

— Я не далась. Витразину… От Перенниса не удалось отбиться.

Она зарыдала, потом спросила.

— Ты кто?

— Я?.. Бебий Лонг, легат Третьего легиона.

— А — а, о тебе Клиобела рассказывала. У меня, Бебий, теперь нет спасения. Он грозил, если я буду упрямиться, меня жестоко накажут. Сожгут наш дом…

В этот момент где‑то совсем рядом раздался истошный вскрик. Голосок был совсем юный, все в нем было: боль, страх, отчаяние.