— Верю. Однако подчеркиваю – далеко бы ты не ушел.
— До Швейцарии во всяком случае добрался, а там ищи ветра в поле!.. Если бы не Магди…
Он сел на свою кровать и выложил.
— Вы же знаете, она у меня молчунья. Улыбнется загадочно, а потом думай, что хочешь. День молчала, другой, дальше ждать было нельзя. Наконец заговорила, наложила, говоря вашими словами, резолюцию. Выразилась «омко» и «кратко» – meine liber Алексей, всю жизнь не набегаешься. Потом ни с того ни с сего заявила – если этот противный комиссар против новой войны, я согласна. Если будет война, никому несдобровать. Всем достанется. Это так страшно. Война будет, Николай Михайлович?
— Как сработаем, Алеша. Ты, я, Толик, Густав… И другие наши товарищи, их много. Можешь считать меня историческим оптимистом, но я уверен – если мы не пожалеем сил, ее можно избежать. Для этого необходимо сыграть в союзниками в догонялки как в военном, техническом, так и особенно в политическом отношении. Они очень сильны. У них несоизмеримый с нашим потенциал. В нашем положении любая авантюра уместна. Даже похищение Гесса. Если мы сумеем пустить пыль в глаза, если сумеем выиграть время…
— Вероятно, и сроки какие‑то есть?
— Безусловно, только полковников никто о сроках не информирует. Они сами должны догадаться.
— Вы догадались?
— А то!
— Своя бомба?
— Она, родная. Только одной бомбы мало, Алеша. Существуют и другие общественно–политические условия… Например, победа коммунистов здесь в Германии. Или в Китае. Против миллиарда борцов за дело рабочего класса никто не сможет устоять. Тогда можно попробовать договориться.
Шеель задумался.
Я дал ему время пораскинуть мозгами, и, когда уловил в его голове нужный настрой, подбодрил.
— Маршрут через Швейцарии мы тебе устроим. Это тебе впоследствии зачтется, или я ничего не смыслю в будущей Германии, так что налаживай легенду. Все должно пройти без сучка и задоринки. А теперь спать.
Завтра трудный и веселый день».
« …гладко, товарищ, бывает только на бумаге. Карты спутала фрау Магди, в панике примчавшаяся в Берлин.
Впрочем, если бы не этот случай, Алекса, полагаю, уже давно на свете не было».
Из письма Магдалены–Алисы фон Шеель–Майендорф:
« …выскочил из развалин. Я не успела опомниться, как негодяй приставил нож к горлу.
Это было так страшно.
Удивительно, но в первые мгновения я не узнала его – решила, что это грабитель, ради куска хлеба готовый на все. Такие толпами бродили по Дюссельдорфу. Затем с моих глаз упала пелена, я узнала Франца Ротте и закричала.
Боров приказал мне заткнуться и пригрозил ножом. Затем потребовал выложить, где Алекс?
Затем немного расслабился, опустил нож и добавил.
— Мне надо поспать. И поесть. Я не ел три дня. Ты только не выпендривайся!..
Ах, mein Freund, он всегда был груб. Почему‑то в моем присутствии он любил употреблять самые непристойные, самые деревенские выражения.
Однако на это раз, похоже, он сказал правду. Вид у него был до неприличия жалкий. Он похудел до скелетообразного состояния, щеки ввалились. Руки дрожали, он с трудом удерживал меня. Его спасал только мой испуг. Франц, видимо, сознавая, что сил у него может не хватить, приказал мне шагать в сторону нашего дома.
— Только не спеши.
В следующий момент он жалко, как могут только богословы, вскрикнул. Какой‑то британский офицер схватил его за руку и резко вывернул ее. Нож выпал, и Ротте жалобно заскулил.
– What’s the matter, madam? – обратился ко мне англичанин.
Я благодарно улыбнулась ему, и он отпустил негодяя, затем дал ему пинка и напутствовал вполне нецензурными выражениями. После чего предложил проводить меня до дома.
Первым моим желанием было побыстрее добраться до своей квартиры, захлопнуть дверь, спрятаться и отдышаться. Однако мне хватило решимости поблагодарить моего спасителя. С трудом выговорив «Thanks!», я почувствовала необыкновенную слабость в ногах. Этот бравый англичанин странным образом напомнил мне попутчика, который сопровождал меня в Германию и который бросил меня на берлинском вокзале.
Я тут же пришла в себя. Схватила его за рукав френча и активно потащила в развалины. Здесь нас никто не смог бы увидеть.
Он охотно повиновался.
Когда мы остались одни, я выразила решительный протест против слежки, которую он учинил за мной.
— Мне было обещано, что нас оставят в покое!
Этот гадкий шпион пожал плечами.
— Фрау Магди, разве до этой минуты вы могли упрекнуть нас в нарушении взятых на себя обязательств? Впрочем, я могу вернуть этого доходягу…
— Это не доходяга, а штурмбанфюрер Ротте! – воскликнула я его. – Он уже однажды покушался на мою жизнь!.. Точнее, на мой скелет!!
Мой спаситель изменился в лице.
— Что же вы сразу не сказали!? Я попытаюсь догнать его и сдать в комиссию по денацификации.
— Что за новость! Еще не хватало привлечь внимание этой гадкой комиссии к моей персоне?!
— В таком случае, позвольте откланяться.
— Нет уж! Если вы спасли меня, то должны проводить домой. Там я угощу вас кофе.
— Это слишком дорогая жертва, фрау Магди.
— Ничего. У меня есть возможность покупать кофе на черном рынке. Мой муж далеко не бедный человек.
— В таком случае прошу.
Он предложил мне руку.
— А как же Ротте? – не без ехидства поинтересовалась я.
— Никуда он не денется.
Дома, поставив чайник, я упрекнула его.
— Почему вы бросили меня на вокзале, Пауль? Это было так жестоко с вашей стороны.
Лейтенант пожал плечами.
— Приказ.
— А зачем вы день и ночь следили за мной? Тоже приказ? Вы прослушивали наши разговоры с мужем?
— Боже упаси, фрау Магди! Мы издали наблюдали за вами. Берегли вас.
— Берегли? Дочь видного эсэсовца?..
Лейтенант насупился.
— Не надо об этом, фрау. У меня родственники сгорели…. не важно где… в Волоколамском районе… За время поездки я убедился, вы не из этих… оголтелых. Я решил, дочь за отца не ответчик, иначе нам никогда не выбраться из дерьма.
— Этому вас противный комиссар научил?
— Какой комиссар?
– Nikolaus Michailovitsch.
— Не знаю такого. Впрочем, что мы все о комиссарах да о комиссарах. Давайте помиримся после того вокзального недоразумения. Вы меня простите, но мы намерены и дальше обеспечивать вашу безопасность.