— Артур, мой любезный Артур, не уходите так! Вы бы смягчились, если бы знали все!
— Так расскажите мне! — воскликнул он, торопливо выпуская дверную ручку, которую уже начал было поворачивать.
— Не могу!
— Почему?
— Я связана обещанием не советоваться с вами в течение недели. А когда этот срок выйдет, боюсь, никакие советы уже не помогут и я вынуждена буду оставить вас навсегда.
Маркиз собрался ответить, но тут дверь отворилась, и вошел его светлость герцог Веллингтон. Он замер на пороге и, пристально оглядев Артура и Марианну, спросил тихо:
— Чем вы оба расстроены? Я что, пришел аккурат к не лучшему моменту супружеской идиллии?
Ответа не последовало; Артур лишь отошел к окну и стал смотреть на проплывающие облака. Тогда его светлость обратился непосредственно к даме:
— Что же вы такого натворили, Марианна, отчего ваш супруг стал мрачнее тучи?
Марианна залилась слезами.
— Я не хотела его обидеть, — рыдала она, — но…
— Но что, милая? Надеюсь, это не беспричинное тиранство с его стороны?
— Нет-нет-нет, просто он хочет знать то, что я не могу ему сказать.
— И что же это? Можете вы сказать мне?
— Да, — проговорила маркиза, поднимая голову, и в ее еще влажных глазах блеснула улыбка. — Думаю, что могу. Советы вашей светлости будут для меня ценнее любых других, а хранить секрет от вас я не обещала.
— Вот и славно, дитя мое. Садитесь рядом со мной, и выслушаем ваш замечательный секрет.
Марианна села подле герцога, как тот сказал, и некоторое время молчала, собираясь с духом. Наконец черты ее приняли выражение если не спокойствия, то обреченной решимости, однако глаза по-прежнему блестели, как в лихорадке, а голос дрожал, когда она произнесла:
— Милорд герцог, я не жена вашего сына и не дочь сэра Александра Хьюма.
При этих словах маркиз Доуро вздрогнул, словно его ударило электрическим током. Он обернулся и хотел заговорить, но отец удержал его, сказав:
— Погоди, Артур. Ни слова, или я попрошу тебя выйти из комнаты. А теперь, милая, — продолжал герцог, обращаясь к Марианне, — объясните прежде всего, почему вы не жена моего сына.
— Лет пять назад, — стала вспоминать маркиза, — когда моя матушка, вернее, та, кого я до недавних пор считала своей матушкой, мучилась тяжким недугом, который затем и свел ее в могилу, меня однажды пригласили к ней в комнату. Матушка сидела, опершись на подушки, а подле кровати стояли мистер Холл, наш семейный капеллан, мисс Фоксли, моя гувернантка, ваша светлость, возможно, ее помнит, — герцог кивнул, — и Генри Перси, младший сын лорда Элрингтона, чье поместье соседствует с Бейди-Холлом. Мы с ним были примерно одних лет, и, сколько я себя помню, нас связывала детская дружба.
«Марианна, — сказала матушка, когда я к ней подошла, — ты ведь часто слышала от меня о покойной леди Перси?»
Я ответила, что да, и она продолжила:
— Леди Перси была моей самой дорогой подругой. Все ее желания теперь для меня священны, и одно из них я мечтала бы сегодня исполнить. На смертном одре, вскоре после вашего с Генри рождения, она выразила надежду, что в память о нашей дружбе вы со временем поженитесь. Скоро я умру, а Генри завтра отправляется в далекое плавание, из которого может не вернуться. Я желала бы перед смертью увидеть вас женихом и невестой, и если моя до сих пор послушная дочь хочет скрасить последние мгновения умирающей, то сейчас она вручит свою руку тому, кто, я уверена, со временем сделает ее счастливой…
Я не могла отказать в просьбе моей дорогой матушке, которую, я знала, скоро навек сокроет от меня могильная сень, и даже если бы не властное веление долга, не могла бы сыскать в душе убедительных причин для отказа: хотя я не ведала тогда, что такое любовь, Генри Перси, красивый и милый юноша, всегда был мне по сердцу. Мы перед лицом капеллана обменялись обетами, а также знаками, по которым после долгой разлуки сможем друг друга узнать. На следующий день Генри отбыл в плавание, а еще через несколько недель моя матушка отошла в лучший мир.
В следующие три года я ничего не слышала о Генри, пока однажды утром мисс Фоксли не прочла в газете и не показала мне коротенькую заметку. Там сообщалось, что «Русалка», корабль, на котором служил Генри, потерпел крушение в далеких неведомых краях, именуемых островами Южных морей [71] , и вся команда, включая лейтенанта Перси, сына прославленного Александра Шельмы, погибла. Я оплакивала Генри, но не долго и не горестно. Разлука изгладила из памяти его образ и приглушила детскую привязанность, что я когда-то испытывала.
Через год я встретила маркиза; новое, неведомое прежде чувство вспыхнуло в моем сердце. Нет нужды напоминать вашей светлости, что уже был назначен день свадьбы, когда я по необъяснимой — как вам тогда должно было показаться — прихоти объявила, что не выйду за вашего сына. Однако причина у меня была, и очень веская. За три дня до намеченного бракосочетания, когда мисс Фоксли шила мне подвенечное платье, ей пришло письмо от знакомого, служившего с Генри на одном корабле. Тот писал, что сообщение о гибели «Русалки» было лживым: и корабль, и команда благополучно продолжают плавание.
Надеюсь, милорд, теперь вы не станете винить меня за то, что я наперекор велению сердца прервала всякие отношения с вашим сыном. Никто не знает, какие муки я пережила, глядя, как он день за днем чахнет из-за меня, однако долг указывал путь, от которого я не смела отступить. Ваше мнение о моей взбалмошности, вероятно, еще более укрепилось, когда после нескольких месяцев упорного нежелания с ним видеться я внезапно сдалась на его мольбы. Тому тоже была причина, но я робею ее открыть: боюсь, вы сочтете меня излишне романтичной натурой.
Герцог ободрил ее несколькими ласковыми словами, и Марианна продолжила:
— Как-то ясным летним вечером я гуляла в дальней части поместья и зашла в маленький грот — мое излюбленное место уединения. Там я сидела, плача о том, что никогда не стану женой вашего сына, как вдруг заметила, что наступили сумерки. Не желая идти в темноте через парк, будя оленей и диких быков, я поспешно встала и направилась по лесной дорожке, рядом с которой был выстроен грот. Внезапно голос, тихий и скорбный, окликнул меня по имени. Я обернулась и увидела в арке того самого алькова, откуда только что вышла, смутные очертания мужской фигуры.
«Кто там?» — спросила я с легкой тревогой.
Вместо ответа незнакомец шагнул ближе. Я вскрикнула. Он сделал мне знак молчать и глухим голосом, при одном воспоминании о котором меня бросает в дрожь, промолвил:
— Погляди на меня, Марианна. Таким стал твой Генри.
Тут как раз луна выглянула из-за облака, и в ее свете, пробивающемся сквозь ветви, мне предстало лицо, и впрямь отдаленно схожее с лицом Генри, но столь искаженное, что сама бы я его не узнала. С мокрых волос и одежды текла вода, широко открытые глаза застыли, лишенные всякого выражения, щеки и нос раздулись и посинели.