На следующий день Зайдль задавал вопросы свидетелю фон Вайцзекеру, бывшему статс-секретарем Министерства иностранных дел Германии во время, когда там заправлял Риббентроп.
— Свидетель, прошу вашего особого внимания, — торопливо проговорил Зайдль, словно боясь, что ему не дадут договорить. — Я хочу задать вам вопрос, связанный с секретными документами, подписанными в 1939 году во время…
За столом, где сидели советские обвинители, решительно поднялся Руденко и раздраженно сказал:
— Ваша честь, я категорически возражаю — это не имеет никакого отношения к теме заседания. Это попытка увести суд в сторону!
Судьи принялись совещаться между собой. Было видно, что спор идет нешуточный и советские судьи спорят с американцами, англичанами и председателем. В конце-концов, лорд Лоуренс объявил:
— Суд разрешает защите продолжить допрос свидетеля. Просиявший Зайдль все так же торопливо продолжил: — Свидетель, сейчас я покажу вам текст, подлинность которого подтверждают другие сотрудники Министерства иностранных дел Германии…
Руденко бросил орлиный взгляд на адвоката, затем на Лоуренса и быстро встал: — Ваша честь, защита пытается предъявить бумаги, которые суд уже отказывался рассматривать. Это можно воспринимать только как провокацию и неуважение к суду.
Лорд Лоуренс, словно проснувшись, осведомился:
— Господин защитник, не является ли бумага, которую вы хотите предъявить свидетелю, тем же самым документом, который вы уже пытались продемонстрировать суду раньше? И которую суд отказался тогда принять к рассмотрению?
Зайдль закашлялся.
— Так не есть ли это тот же самый документ? — с нажимом насел на него Лоуренс.
— Это действительно тот же самый документ, — признался Зайдль. — Но на сей раз я хотел с его помощью оживить память свидетеля.
Руденко, который так и не садился, гневно бросил:
— Я хочу решительно напомнить суду и присутствующим, что мы здесь находимся для того, чтобы разобраться с преступлениями, совершенными главными немецкими военными преступниками против человечества. И в нашу задачу не входит расследование внешней политики других государств. Еще раз напоминаю: суд уже отверг этот так называемый документ как фальшивку! Его муссирование можно воспринимать только как крайнее неуважение к суду! Крайнее неуважение и заведомую провокацию!
Неожиданно поднялся помощник американского обвинителя Томас Додд.
— Я поддерживаю советского обвинителя. К тому же адвокат всячески уходит от ответа на вопрос: откуда и как к нему попал этот документ?
— Единственное, что я могу сказать, — пробормотал Зайдль, — что он передан мне заслуживающим доверия представителем союзников.
— Кем конкретно? — не отступал Додд.
— Этого я сообщить не могу, — поджал губы Зайдль. — Документ передан мне на условиях сугубой конфиденциальности.
— Суд удаляется на короткое совещание, — решительно объявил Лоуренс, видимо, понявший, что ситуацию нужно срочно выправлять.
За столом советских обвинителей в перерыве шел нервный разговор.
Руденко, барабаня пальцами по столу, чуть слышно сказал:
— За ним, этим Зайдлем, кто-то явно стоит… Кто-то им двигает… Кто? Неужели американцы? Черт, и Филина, как назло, нет! Что он там забыл в Москве!?
Лорда Лоуренса, когда суд вернулся после короткого перерыва, было не узнать. Он выглядел сердитым и решительным, каким его мало кто доселе видел.
— Суд постановляет, — сурово глядя на Зайдля, провозгласил он. — Означенный документ не может быть показан свидетелю и фигурировать на суде ввиду того, что его происхождение является не установленным. Продолжайте свой допрос, господин адвокат, но не вздумайте снова вернуться к данному вопросу.
Зайдль скосив глаза на скамью адвокатов, нашел Олафа. Тот едва заметно, одобрительно кивнул — дело сделано.
Постскриптум
Как писал в своих мемуарах премьер-министр Великобритании (1940–1945) Уинстон Черчилль, тот факт, что такое соглашение между Берлином и Москвой оказалось возможным, означал провал английской и французской дипломатии: не удалось ни направить нацистскую агрессию против СССР, ни сделать Советский Союз своим союзником до начала Второй мировой войны. Тем не менее, и СССР нельзя назвать однозначно выигравшим от пакта, хотя страна получила дополнительные два года мирного времени и значительные дополнительные территории у своих западных границ.
В результате пакта Германия в 1939–1944 годах избежала войны на два фронта, последовательно разгромив Польшу, Францию и малые страны Европы и получив для нападения на СССР в 1941 году армию, имевшую два года боевого опыта. Таким образом, главной выигравшей от пакта стороной, по мнению многих историков, можно считать нацистскую Германию.
«Советская историография», издательство РГГУ, 1992 год
А генерал Филин в это время попал в Москве в весьма напряженную и опасную ситуацию. Сталин, и без того придававший суду в Нюрнберге огромное значение, после речи Черчилля в Фултоне усилил свое внимание к процессу.
Черчилль явно вывел его из себя. Он даже дал интервью газете «Правда» на сей счет, что случалось с ним крайне редко. И Филин хорошо запомнил слова вождя, который сказал, что расценивает последнюю речь господина Черчилля, произнесенную в Соединенных Штатах Америки, как опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество. Дальше Сталин был совсем суров: «По сути дела господин Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны. И господин Черчилль здесь не одинок, — у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки».
Что касается Нюрнберга, то здесь цель была одна: процесс должен быть успешно завершен. Те задачи, что поставлены перед советской делегацией, должны быть выполнены. Выполнены безусловно.
Поэтому когда Сталину донесли, что в Москве действует немецкий агент, работающий конкретно по Нюрнбергу, ярость его была велика. Или вы заткнете этот фонтан, или ваша бездеятельность и глупость будут расцениваться как предательство интересов народа. Такими были его слова.
И в первую очередь это относилось к другу Филина генералу Гресю.
Поэтому разговор у них в Москве с самого начала пошел невеселый.
— А тебя, Сергей Иванович, вызвал по вопросу этого самого крота, который у нас тут зарылся и которого мы никак выявить не можем, — не стал темнить Гресь.
— Паулюс, кстати, вполне мог до Нюрнберга не доехать. Его там ждали, — сказал Филин. Сказал не для того, чтобы нагнетать обстановку, а просто, чтобы показать, что он понимает и разделяет тревогу Греся.