Но ошибался Андрей Иванович. Его ждала еще развязка истории. По дороге в столицу они остановились перекусить на постоялом дворе. Все тот же хозяин неторопливо вытирал полотенцем прилавок. Народу в этот раз в просторной избе было совсем немного. Ушаков с Самойловым сели за стол, доверив денщику переговоры по поводу трапезы. Такие поручения Егор любил – служба службой, а и о хлебе насущном подумать надобно.

– Эй, здравствуй, мил человек! Ну-ка обслужи нас. Нам бы чая горячего, для сугреву.

Пока мужик раздумывал, Егор взял у него со стола соленый огурчик и смачно хрустнул. Хорош был огурец, не то что давешние щи. Хозяин тем временем разглядывал Ушакова. Много людей перебывало у него в постояльцах, но такая птица залетела впервые.

Парик по последней моде, трость с дорогим набалдашником.

– Чаю – так чаю! – сощурил он глаз, примеряясь. – А может, их милости что покрепче желают? – обратился он скорее к господам, нежели к их суетливому слуге. – Вино есть хишпанское! – Он поднял бутылку и продемонстрировал заморскую выпивку. – Важным-то персонам скорее это более подойдет, чем вода с травой.

– Прозорлив ты, братец! – подал голос Ушаков. – Откуда в такой дыре вино, да еще хишпанское?

Хозяин, поняв, что его товар может быть выгодно куплен, засуетился:

– Да вот, заезжий человек цельный ящик пожаловал, – он кивнул на господина за дальним столом.

– А ты сразу продать. – упрекнул торговца Самойлов.

– А нам-то что? Есть товар – есть навар!

Егорка посмотрел на господ и, решив, что сделка будет совершена и без его участия, подсел к заезжему человеку.

– Сухопутная крыса, – буркнул весьма захмелевший господин.

Денщик лишь плечами пожал. Ну да, не довелось ему в морских баталиях поучаствовать – что верно, то верно. А про нынешнюю опасную службу не каждому расскажешь. Сие есть тайна государственная, и каждому проходимцу ее знать не полагается. Егор многозначительно хрустнул огурцом, а хмельной господин утер рукавом усы и прошипел весьма недружелюбно:

– А попался бы ты мне в южном море, я б тебя на корм крабам отправил…только так.

– Я смотрю, заезжий-то человек совсем уморился! – крикнул хозяину Ушаков, наблюдавший сцену со стороны.

– Устал, – откликнулся тот, подошел к столу знатного гостя и с усердием начал вытирать видавшие виды доски старой тряпкой. Добившись, как ему казалось, идеальной чистоты, он поставил на стол бутылку вина со словами: – Почитай, двадцать лет дома не был. По морям по долам.

– И где ж он был? – заинтересовался Иван.

– Сказывал, был во флотах. и на шведа ходил, и по морю шалил!

– Это как? – спросил Ушаков

– Проболтался по пьяному делу, – зашептал хозяин, – что и купцов «пощипывал» в северных морях, а еще что сына приемного не видал много лет.

Ушаков переглянулся с Самойловым.

– Что-то мне подсказывает, что сына своего он так и не увидит.

На следующий день утром по дороге в столицу заехали они в монастырь за Лизой. Настоятельница вывела девочку за руку, а та вдруг бросилась вперед, повисла на Иване, словно век с ним не виделась, и застыла от переполнявшей ее детскую душу любви.

Иван тоже не скрывал, что соскучился: обнял воспитанницу с несказанной нежностью. Монахиня перекрестила их и благословила в дорогу. Андрей Иванович Ушаков из окон своей кареты видел, как вышли они счастливые, держась за руки, из стен монастыря.

– Да-а-а, – покачал головой вельможа, – пройдет время, и из босоногой девки она превратится в невесту. Хлопот будет!.. – Он улыбнулся и стукнул набалдашником трости в потолок кареты: – Домой! – крикнул Андрей Иванович и откинулся на спинку.

Часть V
Пропавшее завещание

Глава I,
в которой панихида дважды прерывается совсем уж неважными поводами

Уже не раз на страницах своего романа восхищался я Иваном Самойловым. Ни разу не пожалел, что покопался в пыльных рукописях и разыскал его записки. Ведь из них почерпнул я не только понимание исторических событий, они позволили судить мне о нравах ушедшей эпохи более верно. Они заставили взглянуть на вроде бы хорошо знакомые по истории личности совсем по-иному.

Как удалось драгунскому сержанту, видевшему на своем веку немало крови и страданий, тяжких преступлений и смертных грехов, оставить свою душу такой же чистой, как на заре юных дней, когда он впервые явился во дворец Светлейшего? Но записи его ясно свидетельствуют, что и на склоне лет экспедитор Тайной канцелярии Иван Самойлов по-прежнему был человеком прямым и страстным:

Я пишу эти строки, потому как жизнь моя катится к закату и перед тем, как предстать перед судом небесным, я хочу покаяться перед самим собою, ибо суд, который человек творит своей совестью над самим собой, – самый правый, искренний, потому как лукавить не перед кем, да и незачем.

Воспоминания о событиях, о коих поведу я свой рассказ, вызывают во мне двойственные чувства. С одной стороны, я расследовал дела, порученные мне, с другой – вторгался в жизнь незнакомых людей. Оправданием для меня было лить то, что они преступили закон. Но зачастую лучше бы мне оставаться в стороне, не вмешиваясь в ход событий.

Залихватский свист огласил двор помещичьей усадьбы и заставил обитателей и гостей выйти на крыльцо. Он совсем не шел к траурной церемонии, а именно по такому печальному поводу собралось в помещичьем доме почтенное семейство. Гости и хозяева с удивлением наблюдали, как летевшие во весь опор лошади разом остановились, подняв клубы пыли. Слуга сбежал по ступеням и услужливо отворил дверцу. Пыль рассеялась, и из кареты показалась барыня, вовсе не похожая на любительницу быстрой езды. Старуха кряхтела, с трудом сползая на твердую землю.

– Ну, все. Федосья Васильевна прибыла, теперича все в сборе. Можно начинать, – промолвил седой старик.

Молодой человек, что как две капли воды был похож на отца, нагловато ухмыльнулся и зашептал:

– Ох, батюшка, не торопи события! Прибыть-то она прибыла, но дай ей вылезти, не ровен час, застрянет, придется переносить отпевание.

Отрок лет пятнадцати и так с трудом сдерживал смех, глядя на то, как старуха неуклюже, словно утка, переваливалась с боку на бок, всем весом налегая то на палку в правой руке, то на лакея, что держал ее под левый локоть, а тут еще братец со своими колкостями… Паренек хохотнул в рукав, за что тут же получил подзатыльник от родителя, пекущегося о нравственности своего семейства. Как же это можно, в доме усопший, а дети целый спектакль устроили! Младший тут же посерьезнел. А старуха вознаградила ожидавшее общество за долготерпение изрядной порцией испорченного воздуха, скопившегося в престарелом организме за долгую и тряскую дорогу.