— Прими эти безделушки, которые, надеюсь, будешь иногда носить.
Смарагда, бледная, но с улыбкой на губах, наклонилась над корзинами, где были уложены дорогие ткани, золотые уборы и изящные флаконы с духами и притираниями. Затем Радамес вынул из-за пояса кошелек, бросил его хозяйским невольникам и надел золотую тесьму на шею старой няни.
Подали вино, мы выпили за здоровье жениха и невесты. Радамес сел возле своей будущей супруги и произнес:
— Я узнал о несчастье твоего брата и считаю своим долгом сделать все, что можно, для его спасения. Пусть Нехо, который знает, где он скрывается, скажет свое мнение.
Я изложил, насколько мог короче, придуманный мною план. Радамес одобрительно кивнул головой.
— Да, это самое лучшее, что можно придумать, — заметил он. — Караваны отправляются каждый день по всем направлениям. Кому же придет в голову искать его между ними? За границей Египта он будет в безопасности.
Смарагда слушала нас озабоченная и нахмурившаяся.
— Слушай, Нехо, вот что еще нужно сделать. Я прикажу нагрузить десять верблюдов золотом, дорогой посудой и разными необходимыми вещами. Старый раб поведет их. Устрой так, чтоб эти верблюды присоединились к каравану, не возбудив подозрений. Я не могу перенести мысли, что мой бедный Мена будет жить в изгнании, лишенный всяких средств.
— Это легко устроить, — отвечал я, — после обеда я пришлю сюда верного человека, который проведет верблюдов на сборное место каравана.
Яркая краска покрыла щеки Радамеса, и брови его нахмурились.
Алчность и скупость возничего фараона ни для кого не были тайной, и я понял, что ему сильно не хотелось расставаться с частью приданого своей невесты.
— Позволь мне заметить, — начал он, тщетно стараясь сохранить нежный и почтительный тон, — что ты распоряжаешься вещами, о ценности которых не имеешь понятия. Знаешь ли ты, сколько стоят десять верблюдов, нагруженных сокровищами? Конечно, время от времени мы можем посылать помощь твоему брату, но не отдавать же ему целое состояние. Ты ничего не понимаешь в делах, Смарагда, и так как Мена избрал меня твоим супругом, то вместе с тем я становлюсь распорядителем твоего имущества и не могу позволить расточать его.
Смарагда встала, презрительно вздернув губки, и глаза ее злобно сверкнули.
— Я всегда умела повелевать и распоряжаться, и ты не смеешь лишить меня этого права. Тебе жаль уступить десять верблюдов с ценным грузом владельцу этих палат, которому ты обязан всем, что получишь? Даже и без этих верблюдов в доме Мены останется довольно сокровищ, чтобы поддержать его с надлежащим блеском.
Она отвернулась, собираясь уйти, но Радамес понял свою ошибку и удержал ее, говоря:
— Извини меня, дорогая, поступай как знаешь. Я люблю только тебя одну.
Косой взгляд и нервное дрожание губ выдавали его притворство, поэтому он, под предлогом необходимости ехать во дворец, стал прощаться:
— Знаете ли вы, что охота, назначенная на завтра, отложена из-за неприятного приключения с наследником? Сходя с лестницы, он оступился и подвернул себе ногу.
Как только он уехал, Смарагда бросилась в кресло с негодующим восклицанием:
— Ах, наглец, так скоро он уже обнаруживает себя… Что мне делать, как от него избавиться? Сети, наследник престола, всегда оказывает мне большое внимание. Поезжай к нему, Нехо, расскажи все и умоляй спасти меня.
Я обещал тотчас съездить во дворец, так как, независимо от ее просьбы, мне следовало явиться к Сети, чтоб засвидетельствовать свое сожаление по поводу вывиха его ноги.
Я направился к павильону, в котором жил наследник престола, и без затруднения был введен в покои, где он находился.
Сети лежал в обширной комнате на золотой кушетке, покрытой пурпурными подушками и львиными шкурами.
Это был молодой человек прекрасной наружности, стройный и величественный. Его величавая осанка, строгий, глубокомысленный взор и гордое обращение ни на минуту не позволяли забывать о высоком сане царственного юноши. Поврежденная нога его была забинтована, но, очевидно, не причиняла ему большой боли, так как он с заметным интересом смотрел на фокусы фигляра.
Не смея мешать царевичу, я примкнул к толпе офицеров и царедворцев, наполнявших залу, и, только когда он заметил мое присутствие, решился подойти к нему с почтительным поклоном. Сети заговорил со мною благосклонно, и я, заметив его хорошее настроение, сказал, что одна молодая девица поручила передать ему секретную просьбу. Он улыбнулся и, движением руки отдалив всех присутствующих, внимательно выслушал меня.
— Мне жаль, — сказал он в ответ, — что моя больная нога не позволяет мне лично переговорить с прекрасной Смарагдой. Но поручаю тебе передать ей мой совет покориться силе обстоятельств, потому что человек с таким характером, как у Радамеса, будет ее жестоко преследовать и не уступит никому. Если она непременно хочет выйти за Омифера, — что окончательно погасило бы старинную вражду их семей, — то она должна бежать и противопоставить отвергнутому жениху факт своего брака с другим. Но решение это опасно по многим причинам: государь очень любит Радамеса и может весьма неблагосклонно принять обиду, нанесенную его возничему без всякого видимого повода.
С этими словами Сети отпустил меня и повернул голову к арфисту, которого в эту минуту ввели в комнату.
Выходя, я заметил, что офицер по имени Сетнехт, двоюродный брат Радамеса, состоявший при особе наследника, подозрительно следит за мной. К счастью, он ничего не мог слышать из нашего разговора с царевичем.
Возвратившись домой, я узнал, что к нам приехал гость и что все сидят на плоской кровле. Пообедав и отдохнув немного, я присоединился к остальным. Родители и сестры сидели около гостя, который, энергично жестикулируя, рассказывал им что-то. Это был дородный, свежий и красивый малый по имени Хам, немного хвастун, немного враль, но веселый собеседник, ловкий говорун и владелец хорошего состояния. Я не очень симпатизировал ему, но мать моя очень любила этого краснобая и желала выдать за него Ильзирис.
Хам поздоровался со мною и, когда я пожелал узнать, какую это интересную историю он рассказывает, с таинственным видом сообщил мне, что напал на следы заговора, открытие которого сделает фараона и всех египтян обязанными ему навеки.
В своем воображении он видел уже себя, подобно Иосэфу, некогда спасшему страну от голода, восседающим на триумфальной колеснице, с почетным ожерельем на шее и царским перстнем на пальце, а бегущие впереди глашатаи провозглашают имя спасителя отечества. Не доверяя этому восторженному заявлению, я спросил, по какому же случаю удалось ему напасть на следы тайны, которую он намерен обнаружить.
— Я открыл ее в Рамзесе, куда ездил по делам, — начал Хам, принимая самодовольный вид. — Надо сказать тебе, что, пропадая со скуки в этом городишке, я позволил любить себя одной еврейке, воспылавшей ко мне безумною страстью. Так как она была прехорошенькая, то у меня не хватило духу оттолкнуть ее. Лия должна была скрывать свои чувства, потому что ее отец, владелец огромного состояния, имеет самые дикие понятия о женской добродетели. Благодаря его строгости мне удалось открыть заговор. Это случилось за несколько дней до моего отъезда. Лия ухитрилась переслать мне письмо, где назначила свидание в одном потаенном месте, вход в которое подробно описала. Когда наступила ночь, я пошел на свидание. Ты ведь знаешь, что в любовных делах я бываю смел до безрассудства. Тайный вход был устроен в старой высохшей цистерне: один камень поворачивался на незаметных железных скобках, и открывалось отверстие в подземные галереи и склепы. Там дожидалась меня Лия и сказала, что рискует жизнью, открывая мне существование этого тайника, в котором ее отец и ближайшие родственники прячут самое ценное имущество. Мы поднялись по каменной лестнице и уселись в просторном подземелье, заставленном большими сундуками и огромными кадками. В самый интересный момент нашего разговора послышались шаги, и мы увидели слабый свет. Лия, чуть живая от страха, увлекла меня в темный угол, где мы притаились за двумя большими кадками и потушили лампу. Вскоре свет и шаги приблизились, и по лестнице в подземелье спустились несколько человек. В щель между двумя кадками я увидел того, кто шел впереди с факелом, — это был Авраам, отец Лии. За ним следовал незнакомец высокого роста и внушительной наружности: бледное, строгое лицо, черные волосы, густые, как львиная грива, глаза своим блеском и выражением тоже напоминали царя зверей.