Заметивши мой усталый вид, она прибавила:
— Ты изнурен, ступай же в соседнюю комнату, я велела приготовить тебе еды. Иди, выпей, покушай и отдохни. Я буду ухаживать за всеми и не нуждаюсь в твоей помощи.
— Благодарю тебя, добрая Хэнаис, за то, что ты позаботилась обо мне, — сказал я, сжимая ее ручку в своих руках. — Но пойдем и поужинаем вместе. Я так одинок теперь, что еда не войдет мне в горло.
— Хорошо, — ответила она после минутного колебания. — Я должна заботиться и о тебе. Пинехас говорит, что когда человек видит страдания своих близких, то душа его болеет.
Она пошла со мной в соседнюю комнату, усадила меня за стол и, наполнив чашу вином, подала мне ее с улыбкой.
Я чувствовал необыкновенную симпатию к этой милой девушке, каждый жест, каждое слово которой были полны какой-то совершенно особенной прелести и невинной простоты.
Уступив моим просьбам, она села со мной рядом и принялась угощать, выбирая для меня лучшие куски. Поев с аппетитом, я исполнил настоятельный совет Хэнаис и пошел спать.
Прошло несколько дней без новых событий. Сестре моей стало лучше, но состояние родителей и большинства слуг все еще было ужасно. Временами я совсем падал духом, но Хэнаис постоянно ободряла меня и старалась поддержать мое мужество.
— Что же тебе нужно? — говорила она, улыбаясь. — Ведь никто не умер, а в отношении остального потерпи.
Однажды ранним утром я должен был ехать во дворец, сопровождать фараона в храм Озириса. Накануне царевич Сети в первый раз встал с постели, и государь хотел возблагодарить богов за сохранение ему сына.
Мернефта отправился в храм, где жрецы, число которых значительно уменьшилось эпидемией, встретили его с обычными почестями.
Мы видели, как Мернефта простерся пред статуей бога, потом воздел руки, и его звучный голос громко раздался под высокой кровлей храма:
— Могучий Озирис, да будешь ты благословен вовеки! Милосердие твое сохранило моего сына, но сжалься также и над моим несчастным народом. Разве ты уступаешь в могуществе жестокому богу евреев? Если он мог наслать на нас чуму, ты, великий покровитель преданного тебе народа, можешь избавить нас от нее. Извести нас, каких жертв требуешь, чтобы увеличить нашу силу и победить враждебное божество, дай знак, что молитва моя услышана тобою.
Мы все присоединили свой голос к молитве фараона. В то же время жрецы и жрицы заиграли на арфах и запели священный гимн, столь выразительный и полный грусти, что звуки эти вместе с опьяняющим запахом благоуханий потрясли меня до слез.
Под сводом храма появились огненные языки, и опустились прямо на алтарь, и мгновенно зажгли приготовленную жертву. При этом очевидном знаке благоволения великого Озириса новая надежда проникла в наши сердца. Мернефта также, по-видимому, ободрился, принес богу значительные дары и, пообещав великие жертвы, возвратился во дворец.
Хотя о походе фараона в храм Озириса и не было объявлено, но новость эта распространилась по городу с необыкновенной быстротой, и когда царь сел в свой паланкин, оказалось, что все улицы по пути его шествования были заполнены толпами народа.
Шаг за шагом мы пролагали путь государю сквозь эту массу людей, в которой раздавались вопли и рыдания, но, приблизившись к дворцу, носилки должны были остановиться. Народу собралось там столько, что яблоку негде было упасть, и вся эта страшная толпа волновалась, как бурное море.
Тысячи рук простирались к фараону, и поднялся крик:
— Отпусти евреев! Сжалься над своим народом, великий государь, или мы все погибнем… Взгляни, дома пустеют, господа и слуги умирают. Скоро не станет рук для необходимой работы.
Народ выталкивал вперед страшных, обезображенных больных. Матери протягивали к царским носилкам детей, покрытых чумными пятнами и нарывами.
Вдруг толпа с воем раздвинулась в стороны, чтоб открыть путь длинной веренице повозок, на которых лежали кучи мертвых тел, завернутых в просмоленный холст.
При виде их народ поднял отчаянный вопль.
— Все гибнет, — раздавались голоса, — и тела, и души людей. В городе мертвых человеческие трупы лежат горами, как падаль нечистых животных, рук не хватает их бальзамировать и предавать должному погребению.
И крики слились в один общий вопль:
— Отпусти евреев! Это наше единственное спасение!
Мернефта выпрямился во весь рост. Огненный взгляд его быстро окинул обезумевшую толпу, которая мгновенно умолкла.
— Не одних вас поражало бедствие, — произнес он своим металлическим голосом, явственно доходившим до самых последних рядов народа. — Чума не пощадила наследника моего престола, и дворцы не меньше хижин страдают от нее. У всех моих родственников, советников, военачальников и офицеров гвардии дома наполнены больными, но никто из них не требует, чтоб я отпустил евреев. Неужели вы боитесь их до такой степени и верите, что Мезу имеет власть над чумой и смертью? Сейчас я возвращаюсь из храма Озириса. Могущественный бог услышал мою жаркую молитву: небесное пламя сошло на алтарь и зажгло приготовленную мною жертву.
Люди услышали эти слова, и надежда блеснула во всех взорах, толпа широко раздвинулась, очистив путь фараону.
— Не отчаивайтесь, мои верные египтяне, — прибавил Мернефта, — ваш царь сделает для вас все, что только возможно.
Носилки двинулись в путь, провожаемые восторженными кликами толпы.
Бледный и мрачный Мернефта вошел в свои покои, но не дотронулся до еды. Его чаша с вином осталась невыпитой, никто не смел нарушить молчания монарха. Только под вечер обратился он к одному из советников:
— Чтоб завтра утром Мезу явился ко мне!
На следующее утро фараону доложили, что Мезу ожидает его повелений.
— Пусть войдет, — сказал Мернефта.
Мощная фигура еврейского пророка показалась в глубине галереи. Мезу сопровождал его неразлучный спутник Аарон.
Приблизившись к царю, Мезу насмешливо спросил:
— Что угодно тебе от меня, могущественный фараон? К чему зовешь ты меня, если ты так силен и могуч?
— Молчи, наглец! Уж не думаешь ли ты, что устрашил меня своим колдовством? — вскричал царь. — Ты напустил чуму на мой народ посредством адского волшебства, я никогда не поверю, чтоб это было делом божьим. Не для себя я приказал позвать тебя, а только ради моих подданных, которые стонут и отчаиваются, думая, что ты властен управлять царством мрака и теней… Хорошо же. Я уступаю его желаниям и даю тебе двадцать четыре часа сроку. Если по истечении их в Египте не останется ни одного больного, ты можешь взять евреев и вести их куда хочешь.
Мезу вспыхнул и отступил на шаг, с изумлением глядя на царя.
— Чтобы прекратить чуму, мне нужно три дня сроку, — произнес он протяжно.
Глумливая усмешка показалась на губах Мернефты. Обратясь к телохранителям, он приказал: