– Лео? – сказала Белинда Мэй, приподнимаясь на локтях. – Что случилось?

Молодой проповедник тоже приподнялся на локтях и поглядел себе между ног, где его мужское достоинство обмякло, будто висельник. О Господи, почему оставляешь меня, в отчаянии подумал он, с трудом сдерживая достойную подростка панику. Виновато улыбнулся, поглядев на алтарь, все еще широко открытый и зовущий, на ее залитое потом тело, блестящие груди и сияющее прекрасное лицо.

– Не знаю. Наверное, сегодня я не в форме.

Белинда Мэй капризно надула губы и потянулась так невинно, будто была здесь одна.

– Плохо. Я могу тебе помочь?

В течение следующих секунд молодой проповедник взвесил в уме несколько доводов, в основном насчет того, как лучше соблюсти баланс между вежливостью и откровенностью. В конце концов решил, что она лучше среагирует на откровенность. Хищно улыбнулся.

– Думаешь, надо что-нибудь в рот положить?

Вся его жизнь пронеслась у него перед глазами, когда она перекинула левую ногу через его голову, слезла с кровати и встала.

– Какая чудесная мысль! – воскликнула она. – Здесь суши-бар через дорогу! Ты угостишь меня ужином!

Ее ягодицы соблазнительно заколыхались, когда она решительно пошла в ванную. Закрыла за собой дверь, включила душ, но, видимо, о чем-то вспомнила и высунула голову прежде, чем продолжить свои дела.

– А потом вернемся сюда и попробуем еще раз, – быстро сказала она.

Молодой проповедник онемел. Перекатился на спину и уставился в потолок. Хаотичный рисунок трещин на нем странным образом напоминал изгибы его собственной судьбы, приведшие его сюда. Он тяжело вздохнул. По крайней мере, возможность столкнуться с рыщущей снаружи съемочной группой, которая может разузнать о его интрижке, – уже не самое худшее, что может случиться в этой жизни.

Хуже будет, если они вдруг разузнают, что у него не встает.

А вот тогда урон, который понесут его политические амбиции, будет просто безмерен. Американский народ простит кандидату в президенты любое количество грехов, но эти люди хотят, чтобы такой человек был силен хотя бы в грехах.

– На самом деле, у тебя еще пара рук есть, если что, – подала голос из ванной Белинда Мэй.

Какой ужас, подумал Лео Барнетт, цепляясь за край пропасти отчаяния. Прощай, Белый дом, здравствуйте, Небеса.

II

Этим вечером он ощущал город внутри себя и себя внутри города. Ощущал сталь, кирпич, цемент. Мрамор и стекло. Будто его органы прикасались к домам и улицам Джокертауна каждый раз, как атомы тела собирались и разлетались в разных планах реальности. Его молекулы черными клубящимися облаками перетекали сквозь город, будто волны, смешиваясь с воздухом, влажным в предчувствии дождя, колеблясь от раскатов грома вдали. Сегодня он с особенной силой ощущал свою неумолимую связь с прошлым и будущим Джокертауна. Грядущая гроза будет точно такой же, как предыдущая, и следующая тоже не будет от нее отличаться. Сталь и цемент неизменны, кирпич и камень вечны, стекло и мрамор бессмертны. Пока есть этот город, то есть и он сам, пусть и в этом разреженном состоянии.

Его называли Квазичеловеком. Когда-то у него было иное имя, но все, что он помнил о своей личности до того, как подвергся воздействию вируса, так только то, что был специалистом-подрывником. А теперь стал смотрителем храма Богородицы Всех Скорбящих Утешения. Это о нем Отец Кальмар говорил снова и снова: «Потеря в рати подрывников стала обретением в Рати Господней».

Обычно Квазичеловеку не удавалось вспомнить ничего, кроме этих голых фактов, поскольку атомы его мозга, как и все остальные атомы его тела, периодически выпадали из реальности и возвращались обратно случайным образом, побывав в других измерениях и временах. Это создавало двойной эффект. Квазичеловек был гениальнее гения и глупее идиота одновременно. Обычно он считал настоящей победой каждый день, в который ему удавалось сохранить себя, так сказать, в целости.

Но этим вечером даже такая скромная задача, похоже, оказалась сложнее, чем обычно. В воздухе висело предчувствие грома и крови. А Квазичеловек тем временем двигался к Грани.

Добравшись до двери квартиры на верхнем этаже дешевого многоквартирного дома, часть его мозга, более-менее собранная, заглянула в ближайшее будущее. Он уже ощутил холодный вечерний воздух, увидел вспышки молний вдали, почувствовал хруст гравия, которым была засыпана плоская крыша, под подошвами теннисных туфель. Увидел пожилую бомжичку, джокера, спящую у теплого вентиляционного короба. Рядом с ней в тележке лежали ее пожитки, которые она втащила сюда по пожарной лестнице.

Разрыв между настоящим и будущим стал больше и очевиднее, когда он коснулся ручки двери. Еще сильнее, когда повернул ее. Квазичеловек давно привык с этому своему простенькому, по мелочам, предвидению. В его сознании явления из разных моментов времени звучали одновременно, будто расстроенный оркестр из цимбал. Уже давно он принял единственное возможное в ситуации этой жизни внутри сознания решение. Реальность является всего лишь осколками сна, разбившегося до начала времен.

Будущее и настоящее сливались перед его глазами, и он переступил порог двери. Вспышки молний и скрип гравия стали настоящим, как и спящая женщина. Он знал это заранее. Не предвидел он лишь скрипа ржавых дверных петель, пронзительного, будто визг бензопилы, напоровшейся на гвозди. Этот звук прорвался сквозь обычный гул города и напугал женщину. Она пробудилась ото сна, чуткого и неглубокого. Ее кожа была коричневой и шелушащейся, лицо было похоже на морду крысы, лишившейся шерсти. Губы раздвинулись, обнажив острые белые клыки.

– Ты чо за хрен? – с напускной храбростью спросила она.

Он не обратил внимания. Сутулый, с негнущейся левой ногой, доковылял до ограждения крыши с грацией танцора, навсегда изувеченного чьей-то злой шуткой.

И без малейшего раздумья перешагнул через ограждение.

Женщина завопила, предположив ошибочно, что он кончает жизнь самоубийством. Квазичеловеку до этого дела не было.

Он уже был слишком занят, занят тем, что обычно приходилось делать после того, как он выходил из дома. Сосредоточился на том месте, куда хотел попасть. Время и пространство свернулись в комок. В следующее мгновение стремительно угасающее сознание из последних сил боролось за то, чтобы не потерять образ самого себя. Долгую наносекунду он ощущал себя потерянным в круговороте частиц мироздания. Но сохранил самоосознание, и, когда мгновение минуло, оказался в переулке у Грани. На одну секунду ближе к грому, ближе к крови, на одно событие ближе к окончательному небытию.

III

Сегодня в жизни Вито наступил великий перелом. Старший никогда бы не приказал ему совершить эту небольшую прогулку у Грани, если бы Вито не доказал свою способность ответственно выполнять дела. Конечно же, это означало и то, что Вито был расходным материалом, но ничего, все приходит со временем. Если хочешь продвинуться в рядах Семьи Кальвино, умей рисковать.