– Да, мадам. – Катерина еще раз присела и вслед за воспитательницей вышла из кабинета начальницы. Войдя в «рабочую», она сразу же пошла к печке, встала рядом с ее теплым боком и только сейчас заметила, что все оторвались от работы и смотрят на нее. Даже маленькие «стрижки» побросали свои спицы и штопальные иглы и смотрели на «цыганку», до крови избившую старшеотделенку Сенчину, во все глаза. Усмехнувшись про себя, Катерина поискала глазами страдалицу, но той не было: Сенчина в это время с ледяным компрессом на лице стонала в лазарете. Впрочем, Катерина тут же о ней забыла и, придав на всякий случай своему лицу выражение крайней подавленности, стала напряженно размышлять: не наябедничает ли все-таки, оправившись от страха, Сенчина. Но та, видимо, в самом деле была сильно напугана вспышкой Катерининого бешенства и вечером, вернувшись из лазарета в спальню, не сказала никому ни слова, как ни теребили ее заинтригованные воспитанницы. Теперь стоило Катерине, проходя мимо, мельком взглянуть на Сенчину, как та замирала и сжималась, как мышь при виде неожиданно спрыгнувшего с печи кота.
С Васькой Катерина увиделась перед самым Рождеством. Тот ждал ее, по обыкновению, верхом на заборе и, едва Катерина приблизилась, начал упрекать в том, что она не появлялась так долго.
– Я здесь уже неделю, как бобик, околеваю, спасу нет сидеть, все курево перевел! Думал уж, вовсе не явишься, хотел через вашего Силыча узнать…
– Так ты с дворником уже дружишь? – не отвечая на его упреки, живо спросила Катерина.
– Долго ли с ним, пьяницей, задружиться? – ухмыльнулся Васька. – Бутылку «брыкаловки» ему выставил – и уж друзья навек! А у тебя чего? Узнала про деньги али впустую все?
Катерина как можно короче рассказала обо всем. Напомнила, что завтра – канун Рождества, что в приют приедут высокие гости, и что, хочешь не хочешь, все нужно проделать следующей ночью. Васька выслушал, кивнул и изложил план операции, с которым Катерина полностью согласилась. На этот раз поцелуями они не занимались: времени для этого не было, да и Васька, видя в глазах подруги сухой, жесткий, нетерпеливый блеск, не решился настаивать на этом.
Гости прибыли следующим вечером, когда рождественская елка в большом зале была уже наряжена руками девочек и сияла огнями и гирляндами, отражающимися в тщательно натертом паркете. На длинных, покрытых белыми скатертями столах стояли блюда со сладостями и сдобами, которые с утра готовились и пеклись взрослыми воспитанницами, поодаль лежали приготовленные подарки, а в «рабочей», убранной и вычищенной до блеска, лежали на столах кипы белья, рубашек, вышитые наволочки и полотенца, изящно помеченные платки – лучшие работы старших девушек, которыми госпожа Танеева готовилась удивить покровителей приюта.
– Все, помру сейчас, ей-богу, – устало сказала Оля Маслова, положив на видное место расшитую ею по вороту и рукавам сорочку из тончайшего английского полотна. – С утра паркет терла, в обед елку рядила, в ужин пышки лепила, белье и посейчас раскладываю – да сколько ж можно, мать-Богородица… Эй, Катя! Цыганка! Ты взаправду спишь, что ли? Белье-то готовое пошто мнешь?!
– Не сплю, – глухо сказала Катерина, поднимая голову с вороха белоснежных платков и тяжело вставая из-за стола. Она тоже проработала целый день и сильно устала, что повергало ее в отчаяние: сегодняшней ночью у нее должна была быть свежая голова, а вместо этого…
– Маслова, что сделать, чтобы не заснуть?
– Саму бы кто надоумил… – проворчала Оля, зевая во весь рот. – Впору палец разрезать да солью посыпать, так ведь к печке выставят, скажут – нарочно, чтоб не работать… А у меня и так все руки вспухшие!
Катерина согласно кивнула. Она сама последние дни не вставала из-за рабочего стола, спешно заканчивая приданое для княжны. Шумно вздохнув, Катерина начала было выравнивать рассыпавшуюся стопку платков, но из коридора вдруг донесся многоногий топот и громкий визг несущихся к парадным дверям «стрижек»:
– Ой, приехали! Приехали, девицы, приехали-и!!!
– Господи, мамочки мои! – всплеснула руками Оля Маслова и, забыв о том, что еле держится на ногах, выскочила в коридор. Катерина взяла в руки брошенную Олей на стол рубашку, машинально начала ее складывать. Она понимала, что надо бы идти туда, куда мчится сейчас весь приют, встречать благодетелей с восторженными криками и целованием ручек и плеч, но чугунная усталость, налившая руки и ноги, не давала ей побежать вслед за Масловой.
«Сами придут, куда денутся», – хмуро решила она и пошла вдоль стола, выравнивая и поправляя стопки белья. За этим занятием ее и застали вошедшие в «рабочую» гости в сопровождении начальницы, взволнованных воспитательниц и облепивших княгиню «стрижек». Катерина посмотрела на этих маленьких девочек, поделивших между собой пальцы, рукава и края платья княгини, с презрительным сожалением, отошла от стола и присела в глубоком книксене.
– Добрый вечер, ваше сиятельство.
Княгиня милостиво улыбнулась в ответ. Это была еще молодая невысокая женщина с пышной прической из темно-пепельных волос, темными, прекрасной формы бровями и мягким взглядом серых глаз. Ее несколько портил маленький, тонкогубый рот, но все же княгиня Наталья Романовна Лезвицкая до сих пор считалась в Москве красавицей. Она была главной покровительницей Мартыновского приюта и часто бывала в этих стенах, лично привозя деньги, подарки и сладости, знала по именам всех девочек, особое протежирование оказывала выпускницам, оплачивая их приданое из собственных средств, и почти все покупательницы приютского вышитого белья были ее знакомыми или подругами. По перемазанным рожицам «стрижек» Катерина поняла, что они уже разобрали ящик со сластями, привезенными княгиней.
– Катя Грешнева? Ну, здравствуй, красавица черноокая! – Княгиня, любившая похвастаться своею душевностью в обращении с воспитанницами, подошла к ней и протянула руку, которую Катерина сухо чмокнула. – Что же не вышла меня встретить?
– Простите, ваше сиятельство, не успела с бельем…
– Сколько раз говорила – Наталья Романовна!
– Наталья Романовна, – покорно повторила Катерина, не замечая недовольного взгляда начальницы. Катерина знала, чем вызвано это недовольство, но, даже если бы она не устала так сегодня, все равно не сумела бы изобразить на лице восторг и преклонение, так радовавшие княгиню у других воспитанниц. Ни того, ни другого Катерина не чувствовала, подарки княгини, предназначенные для старших девочек, – недорогие шали, броши, гребни, – не вызывали у нее никакой радости, хотя в Грешневке она не имела и этого, и она чувствовала, что приют со всеми его обитателями является для блестящей княгини Лезвицкой всего лишь очередной забавой – где-то между балами у генерал-губернатора и поездкой на воды в Карлсбад. А забавлять кого-то Катерине не хотелось.
К счастью, княгиня не расположена была долго разговаривать со странной воспитанницей. Мельком улыбнувшись так и не поднявшейся из книксена Катерине, она пошла вдоль стола в сопровождении еще двух дам и толстенького, смешного графа Солоницына, громко восхищаясь разложенными работами. Катерина, радуясь, что про нее забыли, отвернулась к несложенному вороху наволочек и вздрогнула от неожиданности, услышав за спиной хрипловатый, мягкий мужской голос: