Сергей Николаевич посмотрел на Алексея и Ларису, но те промолчали, и он вздохнул:
– Вот я и думаю, что умереть достойно – самая лучшая награда за мое терпение. Мне когда-то очень давно человек, прошедший нацистские лагеря, рассказал одну историю, суть которой я понял только сейчас. В лагере, где он находился, кто-то пустил слух, что к ним с проверкой приедет сам фюрер, для того, чтобы проверить, как содержатся заключенные. Вроде того. И все военнопленные в это поверили. Почему – непонятно. Но дорожки посыпали гравием, перед домом коменданта разбили цветник, покрасили стены бараков, и громкоговоритель стал передавать вальсы: все ждали. Спрашивается, чего? Как будто приедет Гитлер и распорядится всех отпустить на свободу… А у человека, который мне все это рассказал, был в лагере друг. Тоже наш, советский, молодой лейтенант, закончивший перед войной историко-философское отделение университета. Он был очень образованный, рассказывал про историю России, говорил, будто бы русскому народу много тысяч лет, и язык у нас древний. Парень произносил фразы на санскрите, и почти все в бараке их понимали – тот самый санскрит, мертвый ныне язык, понятным для всех оказался.
Сергей Николаевич посмотрел на сидящую рядом с Алексеем собаку и спросил:
– Знаете, например, как на санскрите будет «собака»?
– Нет.
– А я вам скажу. На санскрите это звучит как «шанака». Улавливаете русское слово «щенок». Но я отвлекся немного… так вот тот парень был хорошо образован, а главное – силен духом. И вот что лейтенант задумал. Нашел где-то здоровенный гвоздь, расплющил его и стал точить о камни. Короче, сделал длинную такую заточку. Ждал, когда приедет Гитлер. Тогда военнопленных построят, фюрер пойдет вдоль рядов, а он выскочит и убьет его…
– Не дождался? – спросила Лариса.
– Нет, конечно, – ответил Сергей Николаевич, – вы же историю не хуже меня знаете. А когда все поняли, что никакого фюрера не будет, лейтенант решил хотя бы коменданта лагеря убить и стал планировать, как к нему подобраться. А того ведь голыми руками не взять, начальника тоже охраняли… Но лейтенант надеялся, что когда-нибудь его отправят делать в доме коменданта уборку, потому что он, один из немногих военнопленных, в совершенстве знал немецкий. В общем, ждал, ждал, но однажды в их бараке капо… Знаете, кто такой капо? Это не надзиратель даже, а просто старший по бараку из таких же военнопленных, выслужившийся. Капо пришел в барак и увидел, что один содержавшийся там человек не может выйти на работу. А тот вообще был слабым и физически, и морально. В плен, кстати, сдался сам: когда его роту окружили немцы, бойцы поначалу отстреливались, а потом командиры погибли, и рядовые, кто жив остался, вышли из окопа и руки подняли. Так вот, начал капо этого ослабевшего избивать, и никто за него не вступился, лейтенант не выдержал и вонзил свою заточку в грудь гада капо. Потом его, конечно, казнили. И вышло, что он, лучший среди всех и самый достойный жизни, отдал свою собственную за самого убогого и беззащитного… Теперь возьмем, к примеру, меня. Сейчас я живу, как червяк: боюсь, что изобьют, не накормят. А кого я боюсь? Не людей даже, наши охранники – мелочь, пустое место… Короче, я понял: главное, надо уважать себя, свою жизнь и свою смерть. Жить надо так, чтобы умереть, а не сдохнуть. Ведь жизнь – это всего-навсего один поступок, за который не стыдно. Вот такая история…
– А что стало с тем солдатом, за которого лейтенант жизнь отдал? – спросила Лариса.
– Освободили их лагерь в сорок пятом войска 2-го Белорусского фронта. Посадили освобожденных доходяг в теплушки и отправили на родину – без пересадок до Магадана, в другой лагерь. Там до пятьдесят шестого года он и пробыл. Когда вышел, женился, потом уже с семьей приехал сюда – Узбекистан восстанавливать после землетрясения. Тот солдатик – мой отец, если вы не поняли. И он многие годы мучился ощущением своей вины, до последних дней переживал, почему ему, такому слабому, ничтожному, выпало жить так долго, а человек, которым могла бы гордиться вся страна, погиб, вступившись за него. Отец жил с этим чувством и умирал с ним, считая, что сделал для людей слишком мало, чтобы заслужить прощение Бога…
Сергей Николаевич замолчал, протянул руку, чтобы погладить собаку, но та зарычала, предупреждая его о том, что не допустит такой фамильярности. Мужчина отдернул руку и посмотрел на Алексея.
– Чуть было не забыл. Не знаю, какое завтра, то есть уже сегодня, число, но сейчас конец августа, а значит, у меня, возможно, скоро день рождения.
– Сегодня двадцатое, – вспомнила Лариса.
– Замечательно. Выходит, именно сегодня мне исполняется пятьдесят.
Вечером, когда вернулись с поля, ужина не оказалось. В этот день у казана остались те две девчонки, которых охранники постоянно таскали к себе, но им, видимо, не дали заняться готовкой. Костер не горел, казан валялся на земле, девчонок не было видно. На крыльце домика возле весов сидел Матрос, а рядом с ним на корточках трое узбеков с автоматами. Все были пьяны.
Рабы, выстроившись в цепочку, шли мимо и клали на весы собранные за день пакеты с пыльцой и травой. Шли бывшие чиновники, предприниматели, налоговые инспекторы, преподаватель медицинского вуза, который не принял экзамен у какой-то подружки Юнуса, бывший следователь, хромой, с выбитыми зубами и ослепший на один глаз после побоев, шли те, которые даже не знали, почему оказались здесь. Прошли Лариса, Алексей, Сергей Николаевич, девочка, у которой недавно умерла укушенная гюрзой мама…
Матрос схватил девочку за руку.
– Стой здесь. Сейчас вместе отдохнем.
Девочка сжалась, зная, что никто не вступится.
– Может, хватит? – не выдержал Верещагин.
Матрос поднял голову и обвел рабов взглядом, пытаясь определить говорившего.
– Кто здесь такой смелый?
– Ужин сегодня будет? – спросил Доцент.
Его Матрос разглядел, но голос был не тот, что пытался его остановить.
Охранник поднялся с крыльца.
– А ты, сявка парашная, не заслужил еды. Никто из вас не заслужил. Ну-ка все резко вернулись обратно! Конкретно говорю, быстро в поле и вкалывать до темноты…
Уставшие люди стояли, надеясь на то, что сейчас Матрос поймет, что до сумерек осталось менее часа. Конечно, он отменит приказание.
– Короче, так! – мотнул головой начальник охраны и передернул затвор автомата. – Все на поле бегом, а кто придет туда последним, получит пулю. Так что ты, мент хромоногий, – Матрос посмотрел на старого, полуслепого следователя, – постарайся быть первым.
Рабы повернулись и направились к полю. Матрос поднял автомат и дал очередь поверх голов. Люди пригнулись, ускорили шаг. Некоторые попытались бежать, но не могли, потому что устали за день.
– Вот так-то! – сказал Матрос и заржал.
Сидящие на корточках узбеки засмеялись тоже.
Верещагин шел рядом с Ларисой и увидел, как Сергей Николаевич остановился, обернулся на домик охраны.