— Не важно. Он не отправит тебя прочь, — спокойно сказал Кабера, меряя взглядом лук, доведенный до блеска.
Марк бросил на старика острый взгляд.
— Ты очень уж уверен, — сказал он.
Кабера пожал плечами:
— В этом мире ни в чем нельзя быть уверенным.
— Тогда решено. Я пошлю вперед себя гонца и навещу дядю, — сказал Гай и немного повеселел.
— Я с тобой, — быстро добавил Марк. — Ты еще не оправился от ран, а в Риме сейчас, знаешь ли, не очень безопасно.
Гай впервые за этот день по-настоящему улыбнулся.
Кабера пробурчал себе под нос:
— А я, между прочим, пришел в эту страну, чтобы посмотреть на Рим. Я жил в горных селениях и в своих странствиях видел племена, которые еще в древности считали вымершими. Я думал, что видел все, но мне всегда говорили, что до смерти я должен побывать в Риме. Я говорил им: «Как красиво это озеро!», а они отвечали: «Видел бы ты Рим!» Говорят, это дивное место, центр вселенной, а моя нога ни разу не ступала в его пределы.
Юноши улыбнулись хитрости старика.
— Конечно, ты пойдешь с нами. Я считаю тебя другом дома. Клянусь честью, тебя всегда приветят там, где привечают меня, — ответил Гай официальным тоном, словно давал клятву.
Кабера отложил лук и встал, протянув руку. Гай крепко ее пожал.
— И тебя приветят у костров моей родины, — сказал Кабера. — Мне нравится здешний климат и здешние люди. Думаю, мои странствия еще чуть-чуть подождут.
Гай отпустил руку Каберы, и лицо его стало задумчивым.
— Мне нужно собрать вокруг себя верных друзей, чтобы продержаться первый год на плаву. Как говорил мой отец, политика — это как ходить босиком по гадючьему гнезду.
— Похоже, он умел красочно выражаться и был не очень высокого мнения о своих коллегах, — хихикнул Кабера. — Мы будем ходить осторожно и при необходимости наступать им на головы.
Все четверо улыбнулись и почувствовали силу, которая исходит от такой дружбы независимо от разницы в возрасте и происхождении.
— Я бы хотел взять Александрию, — неожиданно добавил Гай.
— Ух ты, эту смазливенькую? — радостно отозвался Марк.
Гай почувствовал, что его щеки краснеют, и понадеялся, что это не очень заметно. Судя по выражениям лиц остальных, надеялся он зря.
— Тебе придется меня с ней познакомить, — сказал Кабера.
— Знаешь, Рений побил ее за то, что она отвлекала нас во время тренировки, — продолжал Марк.
Кабера поцокал языком.
— Умеет он настроить против себя! Прекрасные женщины — радость жизни…
— Послушай, я… — начал Гай.
— Да, конечно, тебе она нужна, чтобы следить за лошадьми и тому подобное. Вы, римляне, так обращаетесь с женщинами, что я удивляюсь, как ваш народ еще не вымер.
Гай быстро ушел, а его друзья все еще смеялись.
Гай постучал в дверь комнаты, куда положили Рения. Сейчас тот был один, хотя Луций часто заходил проверить зашитые раны. В комнате было темно, и сначала Гай подумал, что старик спит.
Он повернулся, чтобы уйти и дать Рению отдохнуть, но тот прошептал:
— Гай? Я так и знал, что это ты.
— Рений! Я хотел поблагодарить тебя. — Гай подошел к кровати и пододвинул стул.
Глаза Рения были открытыми и ясными. Гай посмотрел ему в лицо и удивленно заморгал. Наверное, дело было в слабом освещении, но Рений выглядел моложе. Нет, конечно, это невозможно, и все-таки глубоких морщин стало меньше, на висках появилось несколько черных волосков, правда, почти невидимых при таком освещении, но в седине заметных.
— Ты выглядишь… неплохо, — заставил себя сказать Гай.
Рений иронично хмыкнул.
— Кабера исцелил меня, прямо чудо какое-то. Он сам удивился больше других, сказал, что это судьба, раз он так на меня подействовал. Если честно, я вполне окреп, хотя левая рука все так же не слушается. Луций хотел ее отрезать, чтобы не болталась. Я… может, и позволю ему, когда остальное залечится.
Гай слушал его молча, загоняя внутрь болезненные воспоминания.
— Всего пару дней, а столько всего произошло! — сказал он. — Я рад, что ты не уехал.
— Я не смог спасти твоего отца. Я был слишком далеко и сам на последнем издыхании. Кабера сказал, что он умер мгновенно, от меча в сердце. Скорее всего, он даже этого не осознал.
— Я все понимаю, можешь не говорить. Я знаю, он не мог не стоять на стене. Я тоже, но меня оставили в комнате и…
— Но ты все равно выбрался, правда? Я рад, что так получилось. Тубрук говорит, ты спас его в самом конце, как… как резервный отряд.
Старик улыбнулся и закашлялся. Гай терпеливо ждал, пока приступ не закончится.
— Это я приказал не пускать тебя. Ты был слишком слаб для долгого боя, и отец согласился. Он хотел тебя защитить. И все-таки я рад, что ты под конец выбрался.
— Я тоже. Я бился рядом с Рением! — сказал Гай, и, хотя он улыбался, его глаза заполнились слезами.
— Я всегда бьюсь с Рением, — пробормотал старик. — И петь песни тут совершенно не о чем.
Рассвет был холодный и серый, но небо над поместьем оставалось чистым. Низкое и печальное завывание рогов заглушило радостный птичий щебет, который звучал резким диссонансом в день, отмечавший уход человека из жизни. Из дома убрали все украшения, а над главными воротами прикрепили ветку кипариса, чтобы жрецы Юпитера знали, что внутри покойник, и не входили.
Рога простонали три раза, и присутствующие запели: «Conclamatum est». [15] У ворот столпились участники процессии в грубых шерстяных тогах, неумытые и небритые в знак горя.
Гай стоял у ворот вместе с Тубруком и Марком и смотрел, как тело его отца выносят ногами вперед и осторожно кладут на открытую повозку, чтобы отвезти на погребальный костер. Все, опустив головы и погрузившись в молитвы или свои мысли, ждали, когда Гай подойдет к умершему.
Он смотрел на лицо, которое знал и любил всю жизнь, и пытался вспомнить, каким оно было, когда эти глаза открывались, а сильные руки пожимали ему плечо или ерошили волосы. Те же самые руки сейчас лежали неподвижно вдоль тела, чисто вымытая кожа блестела от масла. Раны прикрыли складками тоги, но от этого тело не казалось более живым. Грудь не поднималась и не опускалась; кожа выглядела слишком бледной и неестественной. Гай подумал, что она холодная на ощупь, но не мог заставить себя дотронуться до нее.
— Прощай, отец мой, — прошептал он и чуть не пошатнулся: горе захлестнуло его волной.