Book.

В конце просторного зала, завешенного знаменами, еще одна массивная дверь преградила им путь. Субудай кликнул молотобойцев, но, когда он поднял засов, дверь легко отворилась, и за ней показались ступени. Субудай снова опередил Чингиса, влетел в открытую дверь и торопливо побежал вверх по ступеням, держа меч наготове. Воздух наполняли необычные запахи, но зрелище, увиденное наверху, застигло Субудая врасплох, и он внезапно остановился.

Его взору предстал удивительный сад с видом на горы. Хребты тянулись на многие мили и исчезали в голубой дали. Сад поражал изобилием цветов, но даже их благоухание не могло скрыть запаха смерти. Под клумбой с голубыми цветами лежала женщина невиданной красоты. На губах, на щеке и на шее остались красно-бурые пятна вина, очевидно вылившегося изо рта при падении женщины. Субудай легонько толкнул ногой ее тело, забыв на мгновение, что Чингис у него за спиной.

Хан прошел мимо тела, даже не взглянув на него. Удаляясь в глубь цветников, он шагал по траве мимо ухоженных тропинок, словно их и не существовало вовсе. Мертвая женщина не была единственной в этом необычном месте. Нашлись и другие. Все они были мертвы, но удивительно хороши собой. Одежды едва прикрывали их обворожительные, идеально сложенные фигуры. Но даже тому, кто привык видеть смерть, было не по себе, и Субудай поднимал голову, чтобы глотнуть свежего воздуха. Чингис, казалось, не обращал на это внимания. Его взгляд все время был устремлен к заснеженным вершинам далеких гор.

Субудай не сразу заметил человека, сидевшего на деревянной скамье. Облаченная в широкое платье фигура была такой неподвижной, что вполне могла сойти за очередное украшение этого удивительного сада. Чингис подошел почти вплотную к этому изваянию, когда Субудай понял, кто сидит перед ханом, и предупредил его.

Чингис остановился и мгновенно занес клинок для удара. Однако, видя, что человек не причинит ему никакого вреда, хан опустил меч, а Субудай был уже рядом.

– Почему ты остался? – спросил Чингис старика.

Хан говорил по-китайски, и человек поднял голову, устало улыбнулся и ответил на том же языке:

– Здесь мой дом, Темучжин.

Чингис напрягся, услышав свое детское имя от незнакомца. Меч машинально дрогнул в руке, но старик поднял и показал раскрытые ладони, затем медленно опустил их.

– Знаешь, я не оставлю здесь камня на камне, – сказал Чингис. – Сброшу обломки со скал, и никто никогда не вспомнит, что в этих горах была крепость.

– Я в этом не сомневаюсь. Разрушение – единственное, что тебе ведомо, – пожал плечами Старец.

Субудай стоял у самой скамьи, возвышаясь над стариком, и был готов убить его при первом же резком движении. Но тот как будто не представлял никакой опасности, несмотря на черные глаза под густыми бровями и все еще крепкие плечи. Чингис вложил клинок в ножны, затем присел на скамью, с облегчением выпустив струю воздуха через губы. Теперь Субудай уже ни на секунду не сводил со старика глаз.

– Но я удивлен, что ты не сбежал, – заметил Чингис.

– Когда посвятишь всю свою жизнь тому, чтобы что-то создать, тогда, может быть, ты поймешь, – захихикал в ответ Старец, затем немного помолчал и продолжил, но при этом его голос окрасился горечью: – Хотя даже тогда не поймешь.

Чингис улыбнулся, потом разразился смехом и смеялся до слез. А Старец смотрел на него, скорчив на лице гримасу презрения.

– А-ах, не смог удержаться от смеха, – произнес Чингис. – Надо же, сижу в саду, окруженный покойницами, а ассасин говорит мне, что я не создал ничего в своей жизни.

Хан захихикал снова, и даже Субудай улыбнулся, не теряя при этом бдительности и держа меч наготове.

Старец Горы намеревался посрамить хана перед тем, как проститься с жизнью, не теряя достоинства. Однако грубый хохот в лицо заставил старика покраснеть, чувство полного превосходства растаяло без следа.

– Думаешь, ты чего-то достиг? – прошипел Старец Горы. – Думаешь, тебя будут помнить?

Чингис покачал головой, сопротивляясь веселью, грозившему захлестнуть его. С ухмылкой на лице он снова поднялся.

– Убей этого старого дурака, Субудай, прошу тебя. Он просто болтун. Пустой мешок.

Старец Горы гневно забормотал что-то в ответ, но клинок Субудая не дал ему договорить, и слова захлебнулись кровью. А Чингис уже выкинул ассасина из головы.

– Они сделали мне предупреждение, разрушив деревню, Субудай. Я хочу ответить им тем же, если кто-нибудь выжил. Чтобы помнили, чего стоит покушение на мою жизнь. Вели людям начинать разбирать крышу, потом пусть скинут камни со скал. Хочу, чтобы здесь не осталось ничего, что могло бы напомнить им о том, что у них когда-то был дом.

– Твоя воля, великий хан, – поклонился Субудай.

На годовщину смерти шаха Джелал ад-Дин воскурил фимиам, думая об отце. Братья принца видели слезы в его глазах, когда он выпрямил спину, тихо произнося слова, которые тут же подхватывал утренний ветерок.

– Кто вдохнет жизнь в кости, обращенные в тлен? Кто даст им жизнь? Тот, кто создал их изначально.

Принц замолчал, наклонился вперед и снова коснулся лбом земли, воздавая почести шаху. После смерти отец стал путеводной звездой для последователей его сына.

С тех пор как Джелал ад-Дин покинул в отчаянии крошечный островок в Каспийском море, прошел ровно год. За это время принц нашел свое призвание, и множество людей, вставших на защиту веры, считали его святым. Их число постоянно росло, они проходили тысячи миль, чтобы последовать за ним на войну против хана-захватчика. Принц вздыхал оттого, что не мог сохранить ясность ума в такой важный для него день. Братья стали его помощниками, хотя и они, казалось, почитали его почти как святого. Но как бы ни была сильна вера, кто-то должен был снабжать провизией, и шатрами, и оружием тех, кто не имел ничего. Ради этого принц и принял приглашение пешаварского князя. Они встречались лишь раз, в Бухаре, когда оба были еще избалованными, пухлыми от сладостей детьми. Джелал ад-Дин смутно помнил того мальчишку из своего детства и не имел ни малейшего представления о том, каким тот стал теперь. Однако князь правил областью, богатой зерном, и принц отправился дальше на юг, за пределы известного ему мира. Джелал ад-Дин шел, пока не развалились сандалии, потом шел дальше, пока подошвы его ног не сделались такими же жесткими, как были когда-то его сапоги. Дожди утоляли жажду, а горячее солнце иссушило тело. Глаза пылали яростью над густо разросшейся черной бородой.

Пока дым из ладанки медленно стелился по ветру, Джелал ад-Дин вспоминал об отце. Шах мог бы гордиться своим сыном, думал он, если бы осознал смысл его нищенского одеяния. Отныне его сын презирал богатства и роскошь, заботясь о нравственной чистоте. Отец вряд ли понял бы это, но, оглядываясь на свою прошлую жизнь без забот, Джелал ад-Дин лишь содрогался от возмущения. Теперь он читал Коран, молился и соблюдал посты, пока все его думы вновь не обращались к отмщению и армии, что собиралась вокруг него. Джелал ад-Дин уже едва ли смог бы снова представить себя тем надменным юношей, каким был прежде. И вороной жеребец, и дорогие шелка, расшитые золотом, и прислуга – все это осталось в прошлом. Их место теперь было занято пламенной верой, способной испепелить всех врагов Аллаха.