И Тэмучжин утвердился в мысли, что Вэнь Чао имеет особую власть над жирным ханом. Его неприязнь к китайскому послу сильно возросла. Хотя нужды у них были одни, ему не нравилось, что человек из его народа идет как раб на поводу у чужеземца.
Чтобы скрыть свое раздражение, Тэмучжин принялся за еду. Ему нравился вкус олхунутских трав. Он заметил, что только теперь Вэнь Чао последовал его примеру — потянулся к блюду. Этот человек слишком привык к интригам, подумал Тэмучжин. Это делает его опасным.
Тогрул тоже заметил это движение и задумчиво посмотрел на мясо у себя в руке, а после пожал плечами и забросил его в рот.
— Ты хочешь вести кераитов? — спросил Тогрул.
— В этом бою — да, как и прежде водил, — откликнулся Тэмучжин. В этом была вся суть, он не мог винить Тогрула за его страхи. — Теперь у меня есть свое племя. Многие ищут у меня безопасности и руководства, Тогрул. Когда разобьем татар, я отправлюсь на юг, в более теплые края, примерно на год. Мне надоел холодный север. Смерть моего отца отомщена, и теперь, возможно, я обрету покой, выращу сыновей и дочерей.
— А ради чего еще нам биться? — пробормотал Тогрул. — Хорошо же, Тэмучжин. Ты получишь людей, сколько надо. Получишь моих кераитов, но когда покончим с татарами, они вместе со мной пойдут на восток, в новые земли. Не думай, что они останутся, когда враги не будут больше угрожать.
Тэмучжин кивнул и протянул руку. Жирные пальцы Тогрула сомкнулись вокруг его ладони, глаза их встретились. Оба друг другу не доверяли.
— Теперь, думаю, моя мать и жена захотят поговорить со своей родней, — заметил Тэмучжин, крепко пожимая руку Тогрула.
— Я пришлю их к тебе, — кивнул хан, и Тэмучжин почувствовал, что в груди тают остатки напряжения.
Оэлун шла среди людей своего детства вместе с Бортэ и Елюн. Женщин сопровождали Хасар, Хачиун и Арслан. Тэмучжин велел им не расслабляться. Захваченные неудержимым потоком событий, олхунуты вроде приняли его. Но это не значит, что они могут расхаживать между их юртами как захотят.
Бортэ была на сносях, поэтому едва поспевала за Оэлун. Она ухватилась за возможность посетить олхунутские семьи. Она покидала племя женой разбойника. А вернулась женой хана — это ни с чем не сравнимое удовольствие. Она шагала, высоко подняв голову, окликая тех, кого узнавала. Елюн возбужденно вертела головой, высматривая свою семью. Наконец увидела родных, метнулась мимо двух спящих на земле собак и бросилась в материнские объятия. С того времени, как они оказались среди олхунутов, она стала вести себя намного увереннее. И Хасар, и Хачиун ухаживали за ней, и Тэмучжин, похоже, оставил их улаживать спор между собой. Елюн расцвела от такого внимания. Оэлун видела, что она сообщает родителям весть о смерти сестры. Говорила девушка тихо, и ее нельзя было услышать. Отец сидел на бревне у входа в юрту, опустив голову.
А сама Оэлун чувствовала только печаль. Все, кого она знала, выросли или уже ушли, и тела их были оставлены птицам и зверям, а души присоединились к духам. Странно и неуютно было видеть юрты и вышитые халаты знакомых с детства людей. В ее памяти все оставалось прежним, но наяву она видела вокруг только незнакомые лица.
— Не хочешь повидать брата, Оэлун? Племянника? — прошептала Бортэ. Она стояла как зачарованная, глядя на встречу Елюн с родными. О собственном доме она не говорила ни слова.
Вдалеке слышался топот копыт — Тэмучжин и его командиры обучали олхунутов и кераитов боевому построению. Упражнялись они с самого рассвета, и Оэлун знала, что в первые несколько дней сын загоняет воинов почти до смерти. Его новое положение не помешало некоторым кераитам возмущаться тем, что им приходится сражаться вместе с меньшими родами. Не наступил еще вечер первого дня тренировок, как случились две драки, а одного кераита зарезали ножом. Тэмучжин зарубил убийцу на месте, не дав ему возможности сказать хоть слово в свое оправдание. Оэлун содрогнулась от выражения лица старшего сына. Был бы Есугэй столь же безжалостен? Наверное, да, будь у него под началом столько людей. Если шаманы говорят правду, что одна душа остается земле, а другая уходит в небо, то он гордился бы достижениями сына.
Оэлун и Бортэ смотрели на Елюн, а она все целовала отца, и слезы их смешивались. Наконец она встала, и мать обняла ее, прижала голову дочери к плечу. Бортэ отвела взгляд. Лицо ее стало непроницаемым.
Оэлун не спрашивала, что делали с Бортэ похитившие ее татары. Все было и так понятно по тому, как вздрагивала молодая женщина от каждого прикосновения, отдергивала руку даже от Оэлун. А сердце той разрывалось при мысли, что пришлось пережить Бортэ. Но Оэлун лучше многих знала, что время притупляет скорбь. Даже воспоминания о Бектере отдалились. Стали не такими живыми, не приносили боли.
Солнце словно бы не грело ее, и Оэлун почувствовала, что возвращение к олхунутам не приносит той радости, на которую она надеялась. Она уже не была той маленькой девочкой, которая поехала куда-то вместе с братьями и попалась Есугэю. Она помнила его таким, каким он был в тот день, когда напал на них, — красивым, бесстрашным. Энк завопил, получив от Есугэя стрелу в бедро, ударил лошадь пятками и умчался прочь. В то мгновение она ненавидела чужого воина. Откуда же ей было знать, что она его полюбит? Откуда ей было знать, что однажды вернется в свой народ матерью хана?
Среди юрт Оэлун заметила старика, который брел к ним, опираясь на посох. Бортэ ахнула, завидев его, и Оэлун поняла, кто это такой по тому, как его дочь болезненно выпрямилась, собрав всю свою гордость.
Шолой хромал к ним, пристально рассматривая воинов, охранявших женщин. Сначала его взгляд скользнул по Оэлун, ушел и вдруг вернулся к ней. Старик узнал ее.
— Я помню тебя, девочка, — прошамкал он. — Хотя это было давно.
Пытаясь припомнить его, Оэлун прищурилась: каким он мог быть в дни ее юности? Смутные образы захватили ее, и она вспомнила человека, который учил ее плести сбрую из кожи и веревки. Он и тогда был стар, по крайней мере, для ее молодого взгляда. К ее изумлению, на глаза накатили слезы.
— Я помню тебя, — произнесла она.
В ответ старик усмехнулся, обнажив коричневые десны. Бортэ не сказала ни слова, и Шолой, еще шире расплывшись в беззубой улыбке, кивнул дочери:
— Не думал, что снова увижу тебя в наших юртах.
Бортэ подобралась, и Оэлун не поняла, услышала ли та теплоту в грубом отцовском голосе. Он вдруг рассмеялся.
— Две ханские жены да две ханские матери — и всего две женщины. Я бы заработал пару бурдюков арака за такую славную загадку.
Он протянул руку и коснулся подола халата Бортэ, потеребил его, чтобы узнать, добра ли ткань.
— Ты верный выбор сделала, девочка, как вижу. Я всегда думал, что в этом волчонке что-то есть. Разве я тебе не говорил?
— Ты говорил, что он наверняка мертв, — отозвалась Бортэ. Оэлун никогда не слышала, чтобы она говорила таким холодным голосом.
Шолой пожал плечами.