Западные ворота оказались меньше тех, через которые путники вошли в город. Тэмуге перепугался, увидев свет и услышав крики. Кто-то из горожан поднял тревогу, стражники высыпали из казарм и теперь обыскивали город. С большим трудом Чену И удалось привести своих людей незамеченными к большому строению у ворот. Он громко постучал в дверь. Бряцание доспехов и голоса раздавались совсем рядом, когда дверь открылась и Чен И со своими спутниками ввалился в дом.
— Пошли людей к самым высоким окнам, — приказал Чен И человеку, впустившему их. — Пусть сообщают обо всем, что увидят.
Он тихо выругался, и Тэмуге не посмел заговорить с ним. Под ключицей Хасара зияла уродливая рана. Увидев ее, Тэмуге забыл о своем страхе и попросил принести иглу и нить из бараньих кишок. Пока он грубым швом сшивал кожу, Хасар молчал и лишь изредка фыркал. Края раны были чистыми, Тэмуге надеялся, что она не воспалится. Забота о брате помогла ему отвлечься от мысли о том, что их преследуют, и сердце Тэмуге уже не колотилось так, словно хотело выскочить.
Кто-то наверху перегнулся через перила и хрипло прошептал:
— Ворота закрыты. Там человек сто солдат, только они не стоят на месте. Три десятка стражников охраняют ворота.
— Сколько у них арбалетов? — спросил Чен И.
— Около двадцати, может, больше.
— Значит, мы в ловушке. Стража перевернет весь город.
Коротышка повернулся к Тэмуге:
— Боюсь, я больше ничем не могу помочь. Меня казнят, если поймают, и Синему тонгу придется искать нового главаря. Я вас оставляю.
Каменщик Лян не сражался вместе с остальными. У него не было оружия, и, когда завязался бой, он отошел в сторону. Как ни странно, сейчас в тишине раздался его голос:
— Я знаю, как выйти. Если вы не боитесь немного запачкать руки.
— На улице стражники! — громким шепотом сообщил человек сверху. — Они обыскивают дома!
— Говори быстрее, Лян. — Чен И поторопил каменщика. — Если нас поймают, тебе тоже не поздоровится.
Каменщик мрачно кивнул.
— Идемте, здесь недалеко.
В тусклом желтом свете чадящих светильников, наполненных бараньим жиром, Чингис рассматривал шестерых воинов, стоявших на коленях. У всех шестерых руки были связаны за спиной. Все шестеро сохраняли бесстрастное выражение лица, словно не боялись ханского гнева. Чингиса вытащили из постели Чахэ, и теперь он кипел от ярости, даже после того, как увидел, что его позвал Хачиун.
Шестеро провинившихся были родными братьями — от младшего, почти мальчишки, до старших, уже взрослых воинов, обремененных семьями.
— Каждый из вас поклялся мне в верности, — гневно произнес Чингис.
Заговорив, он разъярился еще сильнее, и на какой-то миг ему захотелось обезглавить всех шестерых.
— Один из вас убил юношу-урянхайца. Пусть признается — тогда я пощажу остальных. Иначе умрете все.
Чингис медленно, чтобы они услышали, вытащил отцовский меч. За кольцом из светильников собралась толпа, которая все прибывала, — люди хотели увидеть справедливый суд. Что же, он не разочарует свой народ, подумал Чингис. Он встал возле младшего из братьев и легко, словно пушинку, поднял меч.
— Я могу найти виновного, — раздался из темноты тихий голос Кокэчу.
Братья повернулись к шаману, который вошел в круг тусклого света. Взор Кокэчу был ужасен.
— Мне достаточно положить руку на голову каждого из них, и я узнаю правду.
Братьев била крупная дрожь. Чингис сунул меч в ножны.
— Говори свои заклинания, шаман. Мальчика разорвали на части. Найди виновного.
Кокэчу с легким поклоном встал перед братьями. Они не смели поднять на шамана глаза, хотя изо всех сил старались не выдать своих чувств. Чингис зачарованно смотрел, как Кокэчу коснулся головы первого брата и закрыл глаза. Он говорил что-то на шаманском языке, непонятные слова вырывались из его рта неразборчивым потоком звуков. Один из провинившихся отпрянул и чуть не упал.
Когда Кокэчу поднял руку, первый брат зашатался, ошеломленный и бледный. Толпа стала еще больше, из темноты доносились сотни голосов. Кокэчу подошел ко второму брату, глубоко вздохнул, закрыл глаза и произнес:
— Мальчик… Мальчик видел…
Шаман замер, весь улус следил за ним, затаив дыхание. Наконец Кокэчу вздрогнул, словно стряхивая тяжкий груз.
— Повелитель, один из этих людей — предатель. Я видел его лицо. Он убил мальчишку, опасаясь разоблачения.
Стремительным шагом Кокэчу подошел к четвертому в ряду, самому старшему из братьев. Резко протянул руку, и его пальцы зашевелились в черных волосах воина.
— Я не убивал его! — отчаянно сопротивляясь, закричал тот.
— Если ты лжешь, духи заберут твою жизнь, — прошипел Кокэчу в наступившем молчании. — Солги, и пусть великий хан увидит, что ждет предателей и убийц.
Лицо воина исказилось от ужаса, и он воскликнул:
— Клянусь, я не убивал!
Неожиданно воин забился в конвульсиях под тяжелой рукой шамана. Толпа испуганно вскрикнула. Люди со страхом смотрели, как несчастный закатил глаза, его челюсть безвольно отвисла. Корчась и извиваясь, он упал на бок, на заиндевевшей траве разлилась дымящаяся лужа мочи.
Кокэчу стоял и смотрел, пока человек не затих, обратив к небу белки невидящих глаз. В улусе воцарилась тишина. Только Чингис смог ее нарушить, но и ему пришлось сделать усилие, чтобы преодолеть чувство гнетущего ужаса и благоговейного трепета.
— Развяжите остальных, — приказал хан. — Смерть юноши отмщена.
Кокэчу поклонился ему, и Чингис велел испуганным людям разойтись по юртам — ждать рассвета.
Над Баотоу разносился тревожный колокольный звон. Кое-где разбуженные горожане зажигали лампы, прогоняя ночной мрак. Тэмуге и его спутники спешили за Ляном. Торопливо пересекали лужицы света, в которых дождь казался золотыми крупинками, и снова ныряли в темноту.
Им чудом удалось выбраться из дома незамеченными. Лян хорошо знал этот квартал — он уверенно повел их в узкие переулки за богатыми домами. Поначалу большинство стражников собрались у городских ворот, но потом императорские воины стали двигаться к центру города, сжимая кольцо в поисках убийц своих товарищей.
Тэмуге тяжело дышал, стараясь держаться наравне со всеми. Они шли вдоль стены, хотя время от времени Лян сворачивал, огибая открытые дворы и перекрестки. Хасар, посматривая по сторонам, размашисто шагал рядом. После стычки со стражниками на его губах играла улыбка. По мнению Тэмуге, так улыбаться мог только глупец, который даже не представляет, что их ждет в случае поимки. Его собственного воображения хватало на двоих, и Тэмуге невольно поежился, представив пытку раскаленным железом.