Но тут заорал будильник, и все сразу встало на свои места. С ярким солнечным миром предстояло распрощаться до вечера. Создателя ждал серый, сырой питерский день, муфельная печь и груда восковок.
На этот раз Олег вернулся домой в полдвенадцатого ночи. Сашка должен был уже спать, и замок пришлось открывать осторожненько, «шепотом». Таня сидела на кухне у раковины и вязала. Альфонс пристроился рядом, на кране с холодной водой. Попугай втянул голову глубоко в плечи — если таковые у птиц имеются — и тихонько, по-стариковски, посапывал. Возможно, спал, а может, прикидывался.
— Что-нибудь случилось? — тревожно спросила Танюшка. — Почему так поздно?
— Да так, еврейка одна задержала, — потоптавшись возле крана, Олег махнул на попугая рукой и отправился мыть руки в ванную.
— Кто-кто тебе помешал?! — отбросив вязание, Таня устремилась за ним.
— Еврейка одна. — Олег открыл воду, намылил руки. — Да ты не беспокойся, она толстая и некрасивая.
— И поэтому ты приходишь домой за полночь?!
— Мне что, уже и женским телом заняться нельзя? — с деланным удивлением поднял брови супруг и, не выдержав, расхохотался:
— Да статуэтка это! Так и называется: «Лежащая еврейка». Степаныч слепил. Похоже, специально для надежного вложения капитала.
— Почему?
— Да у нее в одном животе две плавки! — Олег сполоснул руки и старательно вытер. — Ты можешь представить себе такое произведение искусства: лежит на боку полуприкрытая девушка, а рядом с ней — живот в полтора раза больше по размеру.
— Бр-р! — поежилась Таня, мысленно оценив достоинства красавицы. — И чего в ней хорошего?
— Как чего? — поразился Олег. — Полтора килограмма чистейшего серебра. Всегда можно отпилить кусочек и отнести в ломбард. Главное — художественные достоинства статуэтки от этого не пострадают. Что мы будем сегодня кушать?
— Жрать хочу! — мгновенно проснулся попугай. — Голодом зам-морили!
— Заткнись, курица белая, — устало огрызнулся хозяин дома, усаживаясь на стул. — Сейчас моя очередь.
Олег откинул голову на стену, прикрыл глаза, и в тот же миг перед ним вспыхнул свет. От толчка неудачно повернулась голова, и в ухо больно вонзилась соломина.
* * *
— Ты просил разбудить тебя, Создатель…
* * *
— А-а… — вскинулся Олег.
— Жрать хочу! — откликнулся Альфонс.
— Ты чего, Олежка? — жена суетилась у стола. — Не спи! Я сейчас, только салат заправлю.
— Не могу… Уже глюки появляются… Пойду-ка я спать.
— Ну потерпи минутку.
— Через минуту в постель меня придется нести на руках. Давай отложим еду на завтрак, хорошо?
Перед глазами опять поплыло. Олега стало слегка подташнивать. Он с силой тряхнул головой, отгоняя сон, встал, быстро прошел в комнату, раздеваясь на ходу, и рухнул в постель…
* * *
— …Ты просил разбудить тебя, Создатель. — Дьявол стоял перед деревьями, держа коней в поводу.
— …И совершенно напрасно. — Олег сел, отряхнул одежду. — Выспаться так и не успел.
— Может, отдохнешь еще?
— Да чего уж теперь! — Олег встал, потянулся. Под ясным небом настроение быстро улучшалось. — Раз поднялись, так уж поехали. Море ждет.
Создатель вскочил в седло — теперь это у него получалось довольно ловко, — и Джордж сразу перешел на рысь. Олег еле успел пригнуть голову, спасаясь от ударов ветвей с тяжелыми, налитыми яблоками.
Минут двадцать они скакали по свежевспаханному полю, потом миновали заросший душистым горошком луг и оказались на широкой утоптанной тропе. Здесь Олег нагнал Дьявола.
— Слушай, рогатый, а как это у местных крестьян получается: поле только вспахано, а в садах уже урожай созрел?
— Мне показалось, что тебе нравится только лето, Создатель. Поэтому в твоем мире нет времен года. Землю каждый засевает тогда, когда захочет. А деревья плодоносят круглый год.
— Как же вы тогда отмеряете этот самый год?
— Извини, Создатель, не знаю. Год придумали мудрецы страны хеленов.
— Что придумали?
— Тридцать дней в месяце и двенадцать месяцев в году. У них в стране двенадцать городов, каждый собирает урожай в свое время. А здесь — дикари. Здесь нет счета времен.
— Ну и ладно, — махнул рукой Олег и пустил коня вскачь.
Тропинка шла интересным маршрутом, от прудика к прудику, видать, проложили ее люди, томимые жестоким похмельем. Ближе к полудню, когда добрый десяток солнц прижарил всадников так, словно они въехали в муфельную печь, Олег прямо со спины коня сиганул в один из таких прудов.
— Эх, хорошо! — Он присел с головой, растрепал себе волосы, вскочил, рассыпая сверкающие брызги. — Здорово! Эй, рогатый, освежиться не хочешь?
— Нет, Создатель, я не ощущаю жары.
— Как, совсем?
— Я не ощущаю ни жары, ни холода, ни боли, ни жажды, ни голода, ни усталости. Я бессмертен, Создатель. Ты сам создал меня таким, и я благодарен тебе за это.
— Возможно, это не самое большое счастье… — Олег откинулся на воду, широко раскинув руки. — Не ощущая жара, ты не чувствуешь и тепла, не ощущая боли, не способен почувствовать и ласку. Не ощущая жажды, ты никогда не сможешь ее утолить…
— Ты прав, Создатель. Но, не имея всей гаммы чувств, я полнее использую то, что осталось. Мне нравится дышать, улавливать ароматы, нравится думать, нравится радоваться… А иногда и грустить — тоже нравится.
— А разве может «нравиться радоваться»? Разве радость — это не есть то самое «нравится»?
— Ты никогда не анализировал глубины своих чувств, Создатель, — откровенно улыбнулся Дьявол. — У тебя их слишком много.
— Ну-ну, — не стал спорить Олег, выбираясь из пруда и запрыгивая в седло. Выжимать одежду он не стал — под здешними солнцами и так за пару часов высохнет. Зато телу хоть немного посвежее будет. — А со светилами я, пожалуй, переборщил. Слишком жарко получилось.
Тропа долго петляла среди некошеных лугов, и Олег успел не только высохнуть, но и снова перегреться, когда за очередной рощицей внезапно открылась бескрайняя голубоватая долина. Скрыться за горизонт ей не давали только горы, дрожащие далеко-далеко, на краю света. Под копытами гулко зазвучала бурая, плотная земля, на которой удавалось пустить корни лишь бледным сухим лишайникам, то ли еще живым, то ли давно ставшим страничкой огромного гербария.
— Камень, что ли? — спросил Создатель.
— Глина, — откликнулся Дьявол, — Еще пару столетий назад эта долина звалась Страной Озер, но теперь все заболотилось, и туда лучше не соваться.