Когда двери за ними закрылись, Порфирис преградил Юлию путь.
— Консул, у тебя талант наживать себе врагов, — заявил он.
Юлий не отвечал, и Порфирис обмяк под его взглядом.
— Если фараон сочтет себя оскорбленным, всех твоих людей убьют, — продолжил Порфирис. — А тебя разорвут на части.
Юлий спокойно смотрел в темные глаза вельможи.
— Порфирис, скажи, ты — евнух? Мне просто любопытно.
Порфирис воздел руки:
— О чем ты говоришь?! Ты не понял, что я сказал?
— Понял. Мне приходилось слышать подобные угрозы от многих царей. Одним больше, одним меньше.
Придворный в изумлении замер.
— Но Птолемей не только царь, он — бог. Если Птолемей приговорит тебя к смерти, ничто на свете тебя не спасет.
Юлий, казалось, призадумался.
— Хорошо, я запомню. А пока отведи меня во дворец, в котором поселил нас твой бог. Очень уж тут пахнет благовониями.
Растерянный Порфирис поклонился.
— Хорошо, консул, — произнес он и пошел вперед, показывая дорогу.
Наступила ночь; Юлий, погруженный в раздумья, расхаживал по мраморному полу. Ему отвели целый дворец, огромный и просторный — в таких консулу Рима жить не доводилось. Зал, где Юлий обедал, был лишь одним из многих роскошных помещений. Порфирис прислал рабов, однако консул, вернувшись с приема, отправил их обратно. Он предпочитал общество своих легионеров и не хотел иметь в доме шпионов, а возможно, и убийц.
Юлий замер у открытого окна, глядя на александрийскую гавань. Прохладный ветер слегка охладил его негодование. Кроме негаснущего пламени Фаросского маяка в ночи горели тысячи огней — окна городских домов, лавок. В порту было полно кораблей и товаров — жизнь там продолжалась и ночью. При другом настроении Юлий залюбовался бы таким зрелищем, но сейчас он нервно держался за подоконник, не замечая искуснейшей резьбы. Вначале Юлия поразила красота Александрии. Дворец, где поселили консула, не составлял исключения — все облицовано голубой плиткой с золотыми листьями. Через некоторое время эта роскошь приелась. Может, потому, что Юлий слишком долго воевал и отвык, а может, ему, как истинному римлянину, была чужда подобная вычурность. Юлий перестал расхаживать взад-вперед, словно его шаги могли потревожить стоящие повсюду изысканные скульптуры. Да пусть они рассыплются в прах!
— Октавиан, меня попросту выставили! — сообщил Юлий, заложив руки за спину. — Ты и представить не можешь, до чего заносчивы эти раскрашенные царедворцы. Стая попугаев. Мозгов у них даже на одного римлянина не наберется.
— А что сказал царь про Помпея? — спросил Октавиан.
Он сел на устланную подушками скамью, которая, кажется, была вырезана из цельного куска черного гранита. Октавиан тоже успел почувствовать египетское гостеприимство — полуголые стражники не давали легионерам толком осмотреть город. Домицию удалось на час ускользнуть, но его привели обратно, как нашкодившего ребенка, при этом стражники осуждающе качали головами.
— Фараон, можно подумать, немой, — продолжил Юлий. — Изволил сказать всего пару слов — судя по голосу, он совсем ребенок. А прославленную царицу мне не довелось увидеть. Скажу больше! Придворные фараона — вот кто правит в городе, и они выгнали нас, словно явившихся некстати торговцев. Невыносимо! Подумать только — тот самый город Александра, который я наконец смог увидеть! Я провел бы несколько дней в великой библиотеке, а потом отправился внутрь страны, полюбоваться Нилом. Рим подождал бы еще немного…
— Ты получил то, за чем явился сюда, — голову Помпея и кольцо…
— Да! Жалкие останки великого мужа. Кто они такие, чтобы отнимать у него жизнь, Октавиан? Во имя богов, я просто вне себя, когда представлю, как диктатора убивали эти позолоченные евнухи.
Юлий вспомнил о данном дочери обещании — не лишать жизни ее мужа. Что она подумает, узнав новость? Помпей погиб не от руки Юлия, но смерть его была ужасной — вдали от дома, от Рима, от соотечественников. Юлий гневно скрипнул зубами.
— Они повели себя так, словно в погоне за Помпеем мы собирались разграбить город. Можно подумать, мы варвары, и чтобы нас усмирить, нам выслали какие-то побрякушки и плошки! Помпей мой враг, тем не менее он не заслужил смерти от руки подобных людей. Он римский консул. Неужели я оставлю все как есть?
— Думаю, придется, — хмуро ответил Октавиан. Юлий наверняка способен объявить войну в отместку за убийство Помпея. Ни придворные, ни фараон не знают, что в любой момент сюда могут прибыть четыре тысячи воинов и коней. А если Юлий пошлет в Грецию приказ, то явится хоть дюжина легионов. Чтобы вспыхнула война, достаточно искры, и тогда Октавиану еще много лет не видать Рима.
— Когда они преподнесли тебе голову, то были уверены, что выполняют твое желание, — заметил Октавиан. — По их меркам, египтяне встретили нас учтиво. Разве получить дворец — это так обидно?
Октавиан не стал упоминать, как стражники дворца досаждают легионерам Десятого. Для Юлия его возлюбленный Десятый дороже собственной жизни. Стоит ему услыхать, что с легионерами плохо обращались, — горны затрубят войну, прежде чем начнется новый день.
Юлий молча постукивал пальцами у себя за спиной.
— Семь дней! — бросил Юлий. — И что ж мне — задрать хвост и побежать выполнять распоряжения златолицего мальчишки? Если это вообще желание фараона, а не каприз советников. Да Александр бы в ужас пришел, увидев, как со мной обращаются в его городе… Знаешь, они считают Александра богом.
— Ты говорил, — кивнул Октавиан, но Юлий, казалось, не слышал. Консул молчал, уставившись в одну точку, словно охваченный новой мыслью.
— Его статуи стоят в храмах, ему воскуряют фимиам и приносят жертвы. Удивительно. Порфирис говорил, что и Птолемей тоже бог. Вот странный народ! А для чего оскоплять людей? Не станут же они сильнее или умнее? Какой в том прок? Там, у фараона, я видел несколько таких — то ли мужчины, то ли женщины. Может, это как раз и есть евнухи? Мне много чего странного довелось повидать — помнишь головы у некоторых свевов? Невероятно!
Октавиан внимательно наблюдал за своим командиром. Похоже, тот все высказал. Не стоит, пожалуй, оставлять консула одного в подобном настроении, но Октавиан уже зевал — ночь была на исходе. Скоро, наверное, рассветет.
Высокие бронзовые двери растворились, и вошел Домиций. Увидев встревоженное лицо товарища, Октавиан поднялся.
— Юлий, — сказал Домиций. — Ты должен это видеть.
— Что именно? — уточнил Юлий.
— Не знаю точно, — ухмыльнулся Домиций, — там у ворот человек… вроде нашего Цирона. Он принес ковер.
Юлий непонимающе смотрел на собеседника:
— Продает ковер?
— Нет, говорит, что это подарок от царицы Египта.
Юлий переглянулся с Октавианом.