Над Троицкой обителью дул мартовский ветер. Хлесткие порывы его заставляли трепетать робкий огонек свечи на столике-налое в тесной бревенчатой келье. От щелястых стен несло пронзительной сырью. Однако хозяин кельи, седатый старец в долгой монашеской сряде, левый пустой рукав которой был прихвачен веревочным поясом, не чуял холода. В который уже раз повторял он про себя слова игумена Сергия, благословившего сегодня его, смиренного инока Кирилла, которого некогда звали в миру Федосием Лаптем, на великий подвиг:
«Не согреши, предписывая свои писания, по своему хотению ухищряя, а не якоже се случилося…»
Монах перекрестился, вынул из кованой медной чернильницы гусиное перо, на заостренном кончике которого влажно блестели бурые чернила, и склонился над налоем:
«Хощу Вам, братие, брань поведати новыа победы, како случися брань на Дону великому князю Димитрию Ивановичю и всем православным христианом с поганым Мамаем и з безбожными агаряны. И възвыси бог род христианскый, а поганых уничижи…»