Мисс Эббот тоже провела восхитительный вечер, она тоже никог­да не видела такого неба и звезд. В ушах у нее звучала музыка, а ког­да она раскрыла окно, в комнату влился теплый, душистый воздух.

Она погрузилась в красоту, красота облекала ее снаружи, проникала в душу. Ей не хотелось спать, ее переполняло счастье. Была ли она когда-нибудь так счастлива? Да, однажды, мартовским вечером, именно здесь, когда Джино и Лилия открыли ей свою любовь, - тем вечером, когда она сама выпустила на свет зло. Теперь она приехала, чтобы исправить содеянное.

Она вдруг вскрикнула от стыда:

- Опять, в том же городе, все то же самое!

Она принялась гасить ощущение счастья, сознавая, что оно гре­ховно. Она вернулась сюда, чтобы бороться против этого злосчаст­ного города, спасти младенческую душу, пока еще невинную. Она здесь для того, чтобы постоять за нравственность, чистоту и свя­тость английского очага. Той весной она совершила грех по неведению. Теперь она более сведуща.

- Помоги мне! - воскликнула она и закрыла окно, словно наруж­ный воздух источал что-то колдовское. Но музыка продолжала зву­чать у нее в ушах, и всю ночь напролет ей чудились волны мелодий, аплодисменты, смех и молодые люди, которые задорно выкрикивали строчки из бедекера:

Поджибонси, посторонись,

Монтериано лезет ввысь.

Ей вдруг привиделся Поджибонси - безрадостный, беспорядочно раскиданный городок, населенный притворщиками. Проснувшись, она поняла, что видела во сне Состон.

VII

На другое утро около девяти Перфетта вышла в лоджию, но не для того, чтобы полюбоваться видом, а чтобы выплеснуть гряз­ную воду.

- Scuse tanto! - отчаянно завопила она, увидев, что обрызгала высокую молодую леди, которая стучала внизу в дверь.

- Синьор Карелла дома? - спросила молодая леди. Возмущаться не входило в обязанности Перфетты, а стиль гостьи требовал гости­ной. Поэтому Перфетта отворила в гостиной ставни, обмахнула тряпкой середку одного стула и пригласила леди сделать одолжение присесть (что было бы действительно большим одолжением со стороны гостьи). Потом бросилась со всех ног в город и забегала по улицам, громко выкликая молодого хозяина в надежде, что тот в кон­це концов услышит.

Гостиная была посвящена памяти покойной жены. На стене висел глянцевый портрет, по всей вероятности, копия того, что, должно быть, украшал памятник на ее могиле. Над портретом был прибит лоскут черной материи, чтобы придать скорби достойный вид. Но два гвоздика выпали, и лоскут торчал криво, с ухарством, точно шляпка на пьянчужке. На фортепьяно лежала раскрытая негритян­ская песня, на одном из столиков покоилась бедекеровская «Цент­ральная Италия», на другом - инкрустированная шкатулка Генриет­ты. Все покрывал густой слой белой пыли, и если пыль сдували с од­ного сувенира, она тут же оседала на другом. Приятно, когда нас по­мнят и любят. Не так уж страшно, если забудут совсем. Но если что на свете и кажется нам оскорбительным, так это когда превращают заброшенную комнату в святыню.

Мисс Эббот не села отчасти потому, что в салфеточках могли во­диться блохи, а еще потому, что вдруг почувствовала себя дурно и ухватилась за печь, не в состоянии сделать шага. Она изо всех сил боролась с собой, ибо только при условии, что она сохранит хладно­кровие, поведение ее можно будет счесть извинительным. Она пре­дала Филипа и Генриетту, собиралась опередить их, сама добыть ре­бенка. Если ей это не удастся, она не сможет смотреть им в глаза.

«Генриетта и ее брат, - рассуждала она, - не понимают, с кем име­ют дело. Генриетта будет груба, агрессивна. Филип будет любезен и ничего не примет всерьез. И оба потерпят неудачу, даже если пред­ложат деньги. Я же начинаю постигать натуру этого человека. Ребен­ка он не любит, но может обидеться, что для нас одинаково неудач­но. Он обаятелен и отнюдь не глуп; он покорил меня в прошлом го­ду, покорил вчера мистера Герритона и, если я не буду осмотритель­на, покорит нас всех сегодня, и тогда ребенок вырастет в Монтериано. Он очень сильный человек, Лилия обнаружила это в полной ме­ре, но помню об этом только я».

Ее приход и приведенные выше доводы явились результатом дол­гой бессонной ночи. Мисс Эббот пришла к выводу, что лишь ей од­ной дано справиться с Джино, так как только она разгадала его. Она постаралась как можно деликатнее объяснить это в записке, которую оставила Филипу. Ей было огорчительно писать такую записку, по­тому что ей с детства привили уважение к мужчине, и, кроме того, после их недавнего странного разговора Филип стал ей очень симпа­тичен. Однобокость его взглядов со временем должна была пройти, а его пресловутое бунтарство, о котором столько судачили в Состоне, как выяснилось, было сродни собственным ее взглядам. Если только он сумеет простить ей теперешнюю выходку, между ними возможна долгая и полезная для обоих дружба. Но для этого она должна выиграть. Никто ее не простит, если она не добьется успеха. Мисс Эббот приготовилась сражаться с силами зла.

Наконец послышался голос ее противника - Джино пел, не сдер­живаясь, во всю ширь своих легких, как профессиональный певец. Тут он отличался от англичан, которые относятся к музыке несерьез­но и поют только горлом, как бы извиняясь.

Он взбежал по ступенькам и мимоходом взглянул на раскрытую дверь гостиной, но не заметил мисс Эббот. Он отвернул лицо и, про­должая петь, вошел в комнату напротив. Сердце у нее забилось силь­нее, в горле пересохло. Всегда делается не по себе, когда тебя не за­мечают.

Он не затворил дверь, и мисс Эббот через площадку видела, что там делается. В комнате творился невообразимый кавардак. Еда, простыни, лакированные ботинки, грязные тарелки и ножи валялись вперемешку на большом столе и на полу. Но видно было, что это жи­лой кавардак, что его создает жизнь, а не запустение. Комната все равно была милее того склепа, где стояла она, - там широко разли­вался мягкий свет, очевидно входящий в какой-то просторный, щед­рый проем. Пение прекратилось.

- Где Перфетта? - спросил Джино.

Он стоял спиной к двери и закуривал сигару. Он обращался не к мисс Эббот, он и не ждал ее. Пространство площадки и две откры­тые двери удаляли его, но в то же время и выделяли, словно актера на сцене - одновременно близкого и недоступного. Она так же не могла окликнуть его, как не могла бы окликнуть Гамлета.

- Ты знаешь! - продолжал он. - Но не хочешь сказать. Очень на тебя похоже. - Джино прислонился к столу и выпустил пухлое коль­цо дыма. - Почему это ты не хочешь мне назвать цифры? Я видел во сне рыжую курицу - это двести пять. Неожиданно приехал друг - восемьдесят два. На этой неделе я собираюсь в Терно. Так что ска­жи мне еще какое-нибудь число.

Мисс Эббот не знала про томболу. Она испугалась. На нее напа­ло оцепенение, которое она не могла стряхнуть, - так бывает, когда очень устанешь. Выспись она ночью, она бы окликнула его, как только он вошел. А теперь он находился в другом мире.

Она следила за колечком дыма. Оно медленно уносилось прочь от Джино и благополучно вылетело на площадку.