— То же самое и с ним, — продолжала она. — Существует множество вещей — в основном это то, чем он занимается, — которые всегда будут мне недоступны. Он обладает всеми социальными качествами, которые ты так презираешь и которые дают возможность появиться всему этому… — Она обвела рукой панораму, которая в общем-то могла подтвердить все, что угодно. — Если бы Уилкоксы не трудились и не умирали в Англии тысячи лет, мы с тобой не сидели бы тут сейчас — нам уже давно перерезали бы горло. Не было бы ни поездов, ни кораблей, чтобы перевозить нас, людей образованных; даже полей, и тех не было бы. Одно варварство. Нет, пожалуй, и его не было бы. Без мощного духа таких, как мистер Уилкокс, жизнь не развилась бы дальше протоплазмы. Мне все больше и больше претит получать свой доход и при этом насмехаться над теми, кто его гарантирует. Иногда мне кажется, что…
— И мне кажется, и всем женщинам кажется. Поэтому кто-то и поцеловал Пола.
— Грубое сравнение, — сказала Маргарет. — Со мной совершенно другая история. Я все продумала.
— Что толку, что ты все продумала! Результат-то один.
— Ерунда!
Последовала долгая пауза, и в это время прилив начал возвращаться в гавань Пула. «Что-то будет потеряно», — пробормотала Хелен, по-видимому, самой себе. Вода подбиралась к той части берега, которая всегда затопляется приливом, а потом дальше, к утеснику и почерневшему вереску. Остров Браунси утратил свою береговую полосу и стал темным клочком суши, покрытым деревьями. Реку Фром погнало вспять, к Дорчестеру, Стаур — к Уимборну, Эйвон — к Солсбери, и над всеми этими передвижениями сияло, торжествуя, солнце, пока, закатившись, не обрело покой. Англия жила, она бурлила волнами в устьях своих рек, кричала от радости голосами своих чаек, и северный ветер сильнее дул навстречу ее вздымающимся водам. Что это значило? Какова цель этих сложных и прекрасных перемен, разнообразия ее почвы, извилистого берега? Принадлежит ли Англия тем, кто сформировал ее и сделал грозой других стран, или тем, кто ничем не приумножил ее могущества, но каким-то образом увидел ее всю, весь остров сразу, лежащий как алмаз в серебряной оправе океана, [35] плывущий как корабль с душами на борту, в сопровождении бравого флота всего мира, в сторону вечности?
Маргарет часто задумывалась над тем, как начинают беспокоиться мировые воды, когда в них маленьким камушком проскользнет Любовь. Кого касается Любовь, кроме любимой и любящего? Однако от падения этого камушка затопляются сотни берегов. Несомненно, беспокойство океана есть на самом деле дух поколений, приветствующих новое поколение и негодующих о гибельном Роке, который держит все воды мира на своей ладони. Но Любовь этого не понимает. Она не понимает чужой бесконечности; она осознает лишь свою — летящий солнечный луч, падающая роза, камушек, который хочет тихонько погрузиться в зыбкие переливы времени и пространства. Любовь знает, что, в конце концов, ни за что не пропадет, что Рок извлечет ее из тины, словно драгоценный камень, и что боги, усевшись в круг, с восхищением станут передавать ее друг другу. «Это создали люди», — скажут они и, сказав так, подарят людям бессмертие. Но пока… пока какие ее ждут треволнения! Основы Собственности и Имущественного права возвышаются точно две голые скалы; Фамильная гордость, барахтаясь, выныривает на поверхность, отдувается, фыркает и не желает угомониться. В меру аскетичное Богословие поднимает со дна зловоние. Потом просыпаются адвокаты, это хладнокровное племя, выползают из своих щелей и делают что могут: приводят в порядок Собственность и Имущественное право, успокаивают Богословие и Фамильную гордость. В беспокойные воды сыплется золото, адвокаты уползают, и, если все прошло удачно, Любовь соединяет мужчину и женщину в Браке.
Подобные волнения Маргарет испытывала и раньше, а потому сейчас они не вызывали у нее раздражения. Для чувствительной женщины у нее были довольно крепкие нервы, и она могла справиться со всем тем, что казалось ей неуместным и гротескным. Кроме того, ее роман не отличался ничем чрезвычайным. Доминирующей нотой в ее отношениях с мистером Уилкоксом или, как я теперь могу его называть, Генри, была доброжелательность. Генри не поощрял романтических чувств, а она не была уже молоденькой девушкой, чтобы страдать из-за их отсутствия. Знакомый стал любимым; скоро, вероятно, станет мужем, сохранив при этом те же качества, которые она распознала в нем, когда он еще звался знакомым. Их любовь должна была скорее укрепить старые отношения, чем дать жизнь новым.
Рассуждая так, она согласилась выйти замуж за мистера Уилкокса.
На следующий же день он был в Суонидже с обручальным кольцом. Они поздоровались с сердечной нежностью, которая произвела впечатление на тетю Джули. Генри ужинал в доме «На заливе», но снял номер в лучшей гостинице — он был из тех, кто безошибочно выбирает лучшую гостиницу. После ужина он предложил Маргарет совершить променад. Она согласилась, но не могла сдержать легкую дрожь — это будет ее первая настоящая любовная сцена. Впрочем, надевая шляпу, она рассмеялась. Любовь была так непохожа на то явление, что нам преподносят в книгах: радость Маргарет, хотя и искренняя, была иной — это была тайна, неожиданная тайна, хотя бы потому что мистер Уилкокс все еще казался ей чужим.
Некоторое время они говорили о кольце, а потом она спросила:
— Ты помнишь набережную в Челси? Неужели прошло всего десять дней!
— Да, — сказал он смеясь. — А вы с сестрой с головой ушли в какие-то донкихотские прожекты. Как же, как же!
— Но ты немного все-таки думал обо мне тогда, правда?
— Точно не знаю; не могу сказать.
— Так это случилось раньше? — воскликнула она. — Ты стал по-другому относиться ко мне еще раньше? Как потрясающе интересно, Генри! Расскажи мне.
Но Генри не собирался рассказывать. Вероятно, он и не смог бы, ибо его настроения, проходя, исчезали в тумане. Ему не нравилось само слово «интересно», ассоциировавшееся в его сознании со зря потраченной энергией и даже с болезненностью. Ему нужны были грубые факты.
— А мне ничего и в голову не приходило, — продолжала она. — Нет. Впервые я это почувствовала, когда ты заговорил со мной в гостиной. Но все было так непохоже на то, что должно быть. На сцене или в книгах предложение, как бы это сказать, представляется следствием бурного романа, чем-то вроде букета, оно теряет свой буквальный смысл. А в жизни предложение есть предложение…
— Между прочим…
— То есть когда тебе что-то предлагают, дают некое зернышко, — закончила она, и ее мысль улетела в темноту.
— Я подумал, что, если ты не против, мы могли бы сегодня вечером поговорить о делах — нам очень многое надо решить.
— Я тоже так думаю. В первую очередь скажи мне, как вы поладили с Тибби.
— С твоим братом?
— Да, когда курили.