И Эрагон тут же вспомнил, какими страшными ожогами было покрыто тело Гэрроу. Так вот чем они его пытали! — с ужасом понял он и спросил:
— А почему же раззаки бросили его, если оно такое ценное?
— Ну, фляжка, должно быть, просто соскользнула у кого-то из них с плеча, а он не заметил и улетел.
— Но почему же он за ней не вернулся? Вряд ли король будет доволен тем, что раззаки потеряли такую ценную вещь.
— Верно. Но еще больше он был бы недоволен, если б раззаки задержались и не принесли ему ожидаемых сведений о тебе и твоем драконе, — сказал Бром. — И теперь, если раззаки уже прилетели в столицу, Гальбаториксу даже имя твое известно. А это означает, что нам придется быть вдвойне осторожными, особенно вблизи селений. Сведения насчет твоей персоны мгновенно будут разосланы по всей Империи.
Немного подумав, Эрагон спросил:
— А это масло… насколько оно действительно редкое?
— Редко ли можно найти бриллиант в куче свиного навоза? — грубовато ответил Бром. — В общем, сам понимаешь… — И прибавил: — Но ювелиры действительно довольно часто используют его. В естественном виде, конечно, и только те, кто может себе это позволить.
— Значит, есть люди, которые этим маслом торгуют?
— Немного, но есть. Может быть, всего один или двое.
— Отлично, — сказал Эрагон. — А скажи, тебе ведь наверняка это известно: в портовых городах ведут запись, какое судно прибыло и какой товар оно доставило?
Взгляд Брома просветлел, он явно был очень доволен.
— Ну конечно ведут! Ты совершенно прав: если мы сумеем до этих записей добраться, то сумеем и узнать, кто привез это масло с севера и куда оно затем из этого порта было отправлено.
— А запись о закупках королевского двора расскажет нам, где его берут раззаки! — заключил Эрагон. — Не знаю, сколько в точности человек могут позволить себе купить это масло, но не думаю, что будет так уж трудно выяснить, кто из них с Империей не сотрудничает.
— Гениально! — с улыбкой воскликнул Бром. — Жаль, что мне самому это раньше в голову не пришло — я мог бы избежать множества неприятностей. Значит, так: побережье усеяно городами и селениями, и в каждом, разумеется, есть пристань, да не одна. По-моему, начать нам следует с Тирма — именно этот порт контролирует большую часть поступающих морем товаров. — Бром помолчал. — Насколько мне известно, там с давних пор проживает один мой старый друг… Его зовут Джоад. Мы с ним, правда, много лет не виделись, но я почти не сомневаюсь, что он готов будет нам помочь. А поскольку он довольно богатый купец, вполне возможно также, что у него есть доступ к такого рода записям.
— А как нам до этого Тирма добраться?
— Мы пойдем на юго-запад, доберемся до верхнего перевала, минуем его и окажемся по ту сторону Спайна. А оттуда уже и рукой подать до Тирма. — Теплый ветерок шевелил волосы на голове Брома.
— А за неделю мы до этого перевала доберемся?
— Легко. А если срежем угол и уйдем вправо от Найнор, то уже завтра увидим горы.
Эрагон тут же вскочил Сапфире на спину.
— Тогда до ужина! — крикнул он.
Дракониха взмыла в небеса. Когда полет ее выровнялся, Эрагон сказал ей:
«Завтра я поеду верхом на Кадоке. И не возражай, а постарайся понять: я поступлю так только потому, что мне нужно кое-что обсудить с Бромом».
«Тебе вообще стоит время от времени с ним беседовать. И получать от него всякие нужные знания. А пока ты будешь ехать с ним рядом, я смогу поохотиться», — на удивление мирно отреагировала Сапфира на заявление Эрагона.
«И ты ни капельки не будешь сердиться?»
«Но это же необходимо!»
К вечеру, когда они наконец приземлились, Эрагон с удовольствием отметил, что ноги у него совсем не болят. Седло служило отличной защитой, и жесткая драконья чешуя перестала терзать его бедные ляжки.
Эрагон и Бром, как всегда, немного пофехтовали, но пылу им явно не хватало: оба были слишком поглощены размышлениями об увиденном и дальнейшими планами. Впрочем, когда очередной короткий урок был закончен, Эрагон достаточно хорошо чувствовал, как устали его руки, еще не успевшие привыкнуть к тяжелому мечу.
На следующий день Эрагон выехал в путь верхом на Кадоке рядом с Бромом. Не успели они отъехать от лагеря, как он задал свой первый вопрос:
— А как выглядит море?
— Ну, что я буду тебе его на словах описывать, — пожал плечами Бром. — Ты наверняка и раньше слышал подобные описания.
— Слышать-то слышал, да хотелось бы все же знать, какое оно…
— Сам скоро увидишь. — В глазах Брома появилось мечтательное выражение, словно перед ним проплывали какие-то чудные, неведомые всем прочим видения. — Море — это воплощенная чувственность, — сказал он. — Море умеет страстно любить и ненавидеть, умеет смеяться и плакать. Море отвергает любые попытки связать его заклятиями, сбрасывает любые оковы. Сколько бы ты о нем ни рассказывал, всегда найдется нечто, о чем ты и помыслить не мог… Помнишь, я тебе рассказывал, как эльфы приплыли из-за моря?
— Помню.
— Теперь они и живут далеко от морского побережья, но навсегда сохранили в душе глубочайшее восхищение морем. Грохот прибоя, запах соленого ветра — все это не раз вдохновляло эльфийских поэтов. У них есть поистине замечательные песни о море. Хочешь послушать одну из них?
— Очень хочу! — воскликнул Эрагон. Бром прокашлялся.
— Я постараюсь как можно лучше переложить ее для тебя с древнего языка на наш, современный. Это, по крайней мере, даст тебе возможность понять ее смысл, хотя ты и не сможешь услышать, как она звучит в оригинале. — Он потянул за повод, остановил Сноуфайра и закрыл глаза. Некоторое время он молчал, потом негромко монотонно запел:
— О, искусительница с телом текучим! Раскинув Под небом лазурным свои золотые просторы, Зовешь ты меня и манишь, ах, манишь! И буду я плыть вечно, вечно в просторах твоих, Но вовсе не ради очей той девы прекрасной, Что сердце связала мне белой вуалью, Благоухающей лилии уподобленной. Той связи ничто разорвать не способно, Лишь море одно разорвать ее может, Хоть самого его рвут и древесные корни, И ветра порывы…
Странной музыкой прозвучали в ушах Эрагона эти слова, а Бром сказал:
— У этой песни есть, конечно, продолжение. Она вообще очень длинная и называется «Дю Сильбена Датия». Я спел тебе только одну строфу. Эта песнь повествует о двух влюбленных, Акаламхе и Нуаде, которых разделила его неуемная страсть к морю. Эльфы считают, что в этих словах очень глубокий смысл.
— Эта песнь прекрасна! — искренне воскликнул Эрагон.
Когда вечером они остановились на ночлег, Спайн был уже виден вдали — тонкая неровная линия чуть выше горизонта.