Лицо этой женщины притягивало взгляд той соразмерностью черт, которая легла в основу женского канона красоты, созданного ваятелями и художниками. Прямой нос и слегка округлый лоб, над которым пышно вились светлые кудри, придавали благородство облику царицы. Большие глаза с длинными ресницами под изогнутыми, будто фригийские луки, бровями делали поистине божественным ее взгляд. Сочные чувственные уста в сочетании с нежным закругленным подбородком лишь дополняли прекрасное совершенство этого лица, улыбка которого могла обезоружить любого.
Такова была царица Лаодика, оказавшаяся во главе Понтийского царства после внезапной смерти своего супруга.
Соправителем Лаодики был ее пятнадцатилетний сын Митридат, во всем покорный воле матери. Кроме него у Лаодики было еще пять дочерей. Старшая, тоже Лаодика, была замужем за царем Каппадокии Ариаратом. Недавно ей исполнилось двадцать три года. Младшие дочери жили вместе с матерью и братом.
Но был у властолюбивой царицы Лаодики еще один сын, также носивший тронное имя Митридат.
… В дворцовых покоях в то осеннее утро было, как обычно, немноголюдно. Вдовствующая царица не любила заниматься государственными делами по утрам, отводя им вечернее время. Да и то Лаодика лишь присутствовала на приеме чиновников, всеми делами заправлял ее главный советник евнух Гиетан. Этот немногословный человек с таинственным взглядом темных глаз был не просто поверенным всех тайн царицы — он был ее тенью.
Вельможа Багофан, спозаранку вызванный во дворец, был полон тревоги и ломал голову над тем, что могло случиться. Его так бесцеремонно подняли с постели, что можно было не сомневаться — он попал в немилость. Вот почему знатный перс Багофан мысленно взмолился Ахурамазде, когда стража раскрыла перед ним двери в тронный зал.
Просторный покой, весь пронизанный тонкими солнечными лучами, падавшими из окон под самым потолком, блистал позолотой на капителях колонн, сверкал белизной мрамора; на стенах искрились золототканые тяжелые занавески. Медные быки и грифоны хищно взирали с выступов стен на согбенную спину Багофана, остановившегося перед троном.
По этикету первым должен был заговорить евнух Гиетан, обратившись к явившемуся на зов царицы, но произошло непредвиденное. Царица заговорила первой, не скрывая гнева и раздражения:
— Распрямись и посмотри мне в глаза, изменник! Я верила тебе, Багофан, а ты лгал мне и плел козни за моей спиной. Мне следовало бы без лишних разговоров казнить тебя, но я все же решила выслушать твои оправдательные речи.
— В чем моя вина, повелительница? — смиренным голосом спросил Багофан, встретившись взглядом с царицей. Он был бледен, но выглядел спокойным.
Это слегка смягчило Лаодику, которая нетерпеливым жестом велела дальше говорить Гистану.
Кроме евнуха Гистана возле царского трона стояли секретарь царицы грек Дионисий, начальник телохранителей македонец Мнаситей и гаушака Гергис, родом из армян.
Позади трона теснились опахалоносцы, жезлоносцы, предсказатель и посыльный царицы.
Все присутствующие были хорошо известны Багофану.
По должности, пожалуй, только Гиетан был выше Багофана, являвшегося хазарапатом. Иными словами, бьш верховным надзирателем за всеми чиновниками и государственной канцелярией.
Никто не осмеливался взглянуть в лицо Багофану, дабы не рассердить царицу. И только чернобородый Гергис пристально всматривался в Багофана, словно подозревал его в чем-то.
В обязанность Гергиса входило производить тайный надзор за подданными Лаодики, выявлять заговоры, вовремя гасить в народе недовольство.
Гаушака переводился с персидского как «подслушивающий». Лазутчики Гергиса были рассеяны по всей стране, донося своему патрону обо всем подозрительном.
Поймав на себе пристальный взгляд Гергиса, Багофан решил, что ее иначе пронырливый гаушака настроил против него подозрительную Лаодику. И он не ошибся.
Гистан, ссылаясь на доносителей Гергиса, стал обвинять хазарапата в измене.
— В прошлом году, Багофан — свидетели тому все находящиеся здесь, — ты привез во дворец голову Митридата, старшего сына нашей богоравной царицы. С твоих слов выходило, что ты долго гнался за Митридатом по горным ущельям. Настиг его отряд у горного кряжа Намруд и в схватке своей рукой обезглавил беглеца. Мы все порадовались тогда вместе с нашей богоподобной владычицей избавлению от недостойного сына. Ты же, Багофан, получил щедрую награду.
И вот, спустя год, выясняется, что наш мертвец жив и даже собрал целое войско в горах Париадра. Лазутчики Гергиса видели Митридата собственными глазами. Как это понимать, Багофан? Растолкуй нам. Багофан с искренним недоумением глядел на евнуха.
— Разве Митридат жив? — промолвил он. — Кого же тогда убил я?
— Ты убил кого-то, похожего на него, — ответил Гистан. — И у нас есть подозрения, что ты сделал это намеренно, дабы лазутчики Гергиса перестали разыскивать Митридата и шайку его разбойников. Если Митридат подкупил тебя, то лучше сразу сознаться в этом. Так будет лучше для твоей семьи, Багофан, — после краткой паузы добавил евнух.
— Я ничего не понимаю, — пробормотал Багофан, потирая лоб. — Откуда мог взяться живой Митридат, если все вы видели его голову. Не две же у него головы!
— Голова у моего сына, разумеется, одна, но, как видно, стоит двух, раз он так ловко обвел нас вокруг пальца, — сказала Лаодика, нервно поигрывая золотым жезлом — символом власти. — Багофан, признайся, ты сносился тайно с моим сыном? Подумай о жене и дочерях.
Багофан упал на колени.
— Царица, ты же сама признала в мертвеце Митридата.
— Мне просто хотелось, чтобы это был он, поэтому я не приглядывалась особо, — раздраженно молвила Лаодика, кривя красивые губы. — Поднесли мне на подносе голову, всю залитую кровью, без глаза, без уха… С совершенно непереносимым запахом! Что там можно было узнать? Гистан и тот не узнал Митридата. А я просто поверила тебе, Багофан, ведь в сражении ты был лицом к лицу с Митридатом.
— Однако Мнаситей узнал его по той голове, царица, — сказал Багофан, стоя на коленях. — Неужели ты не доверяешь Мнаситею?
— Мнаситей был тогда пьян и тоже мог ошибиться, — ответила Лаодика.
— Надеюсь, это не грозит мне отсечением головы, — усмехнулся македонец. Он единственный из всех не проявлял никакого беспокойства. Более того, держался с развязной непринужденностью.
— Встань, Багофан, — промолвил он, — если ты обречен на смерть, раболепство тебя не спасет. Я же не верю, что ты изменник. Гергиса могли ввести в заблуждение.
— Мои лазутчики не ошибаются, — уязвленно вставил Гергис и уколол Мнаситея неприязненным взглядом.
— Тогда пусть они схватят Митридата и приведут во дворец либо отсекут ему голову, как это сделал Багофан, — сказал македонец, взирая на гаушаку с высоты своего роста. — К чему вся эта возня и доносы? Если мы начнем искать врагов среди своих, это действительно будет на руку Митридату или его двойнику.