— Но это же… — начал было Эрагон и умолк, от удивления прикрыв себе рот рукой. Он хотел сказать, что это невозможно — править в течение столь долгого срока, но вовремя понял, что подобные слова прозвучали бы просто нелепо. Вместо этого он спросил: — А что, эльфы и вправду бессмертны?
И Лифаэн тихим голосом отвечал:
— Когда-то мы, как и вы, жили недолго и были веселыми, легкими и эфемерными, как утренняя роса. Теперь же наши жизни тянутся бесконечно долго и успевают изрядно нам надоесть. Да, пожалуй, можно сказать, что мы бессмертны.
— То есть вы стали бессмертными? Но как? — На этот вопрос эльф отвечать отказался, как Эрагон к нему ни приставал. И тогда Эрагон спросил о том, что его интересовало больше всего: — Скажи, а сколько лет Арье?
Лифаэн тут же повернулся к нему, весело и насмешливо глядя ему в лицо своими ясными умными глазами.
— Арье? А почему ты спросил именно о ней?
— Я… — Эрагон запнулся; он и сам толком не знал, зачем ему это нужно.
Просто он был увлечен Арьей и чувствовал опасное несоответствие ее возраста своему собственному. «Наверняка ведь она воспринимает меня, как ребенка!» — думал он. И он дал Лифаэну единственно возможный для него и относительно честный ответ:
— Видишь ли, она спасла жизнь и мне, и Сапфире, и нам бы хотелось побольше узнать о ней.
— Я должен извиниться перед тобой за то, что задал столь бестактный вопрос. — Лифаэн сказал это очень медленно, тщательно выговаривая каждое слово. — У нас считается непозволительным столь грубо вторгаться в чужую личную жизнь. Но я все же посоветую тебе, Аргетлам, и думаю, Орик меня в этом поддержит, бережнее относиться к себе, попридержать свое сердце и постараться сберечь свою душу. Сейчас не время терять голову и попусту растрачивать душевные силы, ведь восстановить их в данный момент будет трудновато.
— Вот именно, — проворчал Орик.
Эрагону стало жарко; кровь так и бросилась ему в лицо, точно в душе у него вдруг растаяли снега. Но прежде чем он успел резко возразить эльфу и гному, Сапфира мысленно посоветовала ему:
«Ты бы лучше попридержал язык. Они ведь тебе добра желают».
Эрагон тяжко вздохнул и промолчал, стараясь подавить охватившее его смущение.
«Значит, и ты с ними согласна?» — спросил он Сапфиру.
«Мне кажется, Эрагон, ты просто переполнен любовью, но пока не нашел того, кто мог бы ответить тебе взаимностью. Но я не вижу в этом ничего постыдного».
Это был откровенный ответ. Эрагон помолчал и спросил, слегка запинаясь:
«А ты скоро вернешься?»
«Я уже возвращаюсь».
И тут Эрагон заметил, что эльф и гном внимательно наблюдают за ним.
— Я благодарен вам за заботу, — сказал он им, стараясь держать себя в руках, — но мне все же хотелось бы получить ответ на свой вопрос.
И Лифаэн, хоть и не сразу, ответил:
— Арья еще молода. Она родилась всего за год до уничтожения Всадников.
«Целых сто лет назад!» Эрагон ожидал услышать нечто подобное, но все же слова Лифаэна ошеломили его. Он очень старался не выдать себя, но его приводила в ужас мысль о том, что внуки Арьи могли бы оказаться старше, чем он! Чтобы отвлечься, он сказал Лифаэну:
— Вот ты упомянул, что люди открыли для себя Алагейзию восемьсот лет назад, а Бром говорил, что люди прибыли туда через триста лет после создания ордена Всадников. Но ведь орден был создан несколько тысячелетий назад, верно?
— Две тысячи семьсот лет и четыре года, по нашим подсчетам, — сообщил Орик. — Бром отчасти прав, если, конечно, считать один-единственный корабль с двадцатью воинами на борту «первой высадкой людей в Алагейзии». Тот корабль причалил к берегу на юге, в тех краях, где теперь находится Сурда. Они стали обследовать эту местность, и мы встретились с ними и обменялись дарами; а потом они уплыли, и в течение почти двух тысячелетий никто из людей в Алагейзии не появлялся — до тех пор, пока король Паланкар не прибыл туда с целым флотом. К тому времени у людей почти не сохранилось воспоминаний о той встрече с гномами; разве что весьма невнятные и неприятные истории о волосатых горных жителях, которые по ночам охотятся на детишек и уносят их в свои подземные норы. Фу!
— А ты знаешь, откуда Паланкар прибыл в Алагейзию? — спросил у него Эрагон.
Орик нахмурился, покусал кончик уса и покачал головой:
— В наших летописях говорится лишь, что родина его находилась далеко на юге, за Беорскими горами, а причиной его исхода оттуда послужили война и голод.
Эти слова привели Эрагона в страшное возбуждение.
— Значит, — воскликнул он, — на юге могут быть еще какие-то страны и народы, которые могли бы помочь нам в борьбе против Гальбаторикса!
— Возможно, — сказал Орик. — Но их будет довольно-таки трудно отыскать, даже верхом на драконе. И я сильно сомневаюсь, что их жители говорят на том же языке, что и ты. Да и захотят ли они нам помогать? Что вардены могут предложить другому государству в обмен на помощь? Кроме того, даже из Фартхен Дура в Урубаен трудно переправить войска, так сложны для перехода тамошние горные тропы; а южные края отделяют от нас тысячи миль таких вот непроходимых горных троп.
— Ты даже не думай о том, чтобы отправиться на поиски. Сейчас мы никак не можем тебя отпустить, ведь ты нам так нужен, — сказал Лифаэн.
— И все же я… — начал Эрагон и умолк, увидев над рекой Сапфиру, которую преследовала целая стая разъяренных воробьев и черных дроздов. Птицы, настроенные весьма воинственно, во что бы то ни стало намерены были отогнать дракониху подальше от своих гнезд. Кроны деревьев так и звенели от их возмущенного крика и писка.
Лифаэн, сияя, воскликнул:
— Ну, разве она не великолепна?! Вы только посмотрите, как отливает в солнечных лучах ее чешуя! Что в сравнении с нею все сокровища мира?
Примерно такие же восторженные возгласы доносились и с другой лодки — из уст Нари.
— Нет, эти эльфы совершенно невыносимы! — пробурчал в бороду Орик. И Эрагон с трудом подавил улыбку, хотя в душе разделял мнение гнома. Но эльфам, казалось, никогда не надоест хвалить Сапфиру и громко восхищаться ею.
«He вижу ничего плохого в нескольких комплиментах», — прочитав мысли Эрагона, строптиво заявила Сапфира и с жутким плеском шлепнулась в воду, тут же погрузившись с головой и вынырнув только для того, чтобы подбросить в воздух невольно нырнувшего вместе с нею воробышка.
«Ну, естественно! Что же плохого в таких искренних похвалах твоим достоинствам?» — откликнулся Эрагон.
Сапфира снова нырнула, и со дна реки до него донесся ее обиженный голос:
«Это что же, сарказм?»
Эрагон хихикнул и решил оставить этот вопрос без ответа. Посмотрев в сторону второй лодки, он заметил, что теперь гребет Арья — спина идеально прямая, лицо невозмутимое. Она гребла легко и точно летела сквозь пронизанную солнечными лучами легкую тень, которую отбрасывали могучие сосны с поросшими мхом стволами. Но, несмотря на солнечный свет, сама Арья выглядела на редкость мрачной. Эрагону даже захотелось ее утешить.