Таким образом, он обеспечил себе успех, ибо пользовался силой и мудростью драконов. Сначала он, конечно, управлял всего лишь десятком захваченных Элдунари. Это нелегкая задача — заставить дракона повиноваться тебе, как бы ты сам ни был могуч. Но как только Гальбаторикс сокрушил Всадников и воцарился в Урубаене, его основной задачей стало подчинение и всех остальных драконьих душ.
Мы полагаем, что именно этим он занимался в последующие сорок лет, и в этот период он не слишком внимательно следил за тем, что происходит в Алагейзии — вот почему, например, Сурде и удалось отделиться от Империи. Когда же он завершил свои изыскания, то, выйдя из этого Добровольного заточения, вновь усилил борьбу за все земли, как принадлежащие Империи, так и расположенные за ее пределами. Но потом по какой-то причине после двух с половиной лет сплошного кровопролития он снова закрылся в своем замке в Урубаене, где и находится с тех пор хоть не в таком одиночестве, как раньше, но явно сосредоточившись на решении очередной задачи, о которой никому ничего не известно. Пороков у него множество, но он никогда не опускался до распутства и невоздержанности, это наши шпионы установили вполне достоверно. А больше ничего мы выяснить не могли.
Глубоко задумавшись, Эрагон смотрел куда-то вдаль и ничего не видел перед собой. Впервые все те истории о необычайном могуществе Гальбаторикса, которые он до сих пор слышал, начинали складываться в некую осмысленную картину. И в глубине его души зародилась слабая надежда, вселяющая оптимизм.
«Ничего! — сказал он себе. — Я пока еще не знаю, как это сделать, но если нам удастся освободить все драконьи Элдунари, то Гальбаторикс будет не сильнее любого другого Всадника».
И хотя подобная перспектива отнюдь не казалась ему легкодостижимой, Эрагона утешало то, что у этого великого императора все же есть хоть одно слабое место, пусть даже совсем ничтожное.
И тут Эрагона вдруг посетила еще одна мысль.
— А почему, интересно, — спросил он, — ни в одной из историй о прошлом я никогда не слышал ни единого упоминания о драконьих сердцах сердец? Ведь если Элдунари так важны, сказители и ученые непременно должны были бы упоминать об этом!
Оромис погладил ладонью столешницу и спокойно ответил:
— Из всех тайн Алагейзии эта хранится наиболее тщательно. Даже среди моего народа, эльфов, она известна далеко не всем. Драконы всегда стремились спрятать свои Элдунари от остального мира. Они поведали нам о них только после того, как между нашими народами был заключен договор, да и то разрешили узнать об этом лишь немногим избранным.
— Но почему?
«Ах, — снова вмешался Глаэдр, — мы и сами нередко восставали против соблюдения столь строгих правил, однако если бы тайна Элдунари стала известна всем, любой мерзавец с грязными мыслями мог бы попытаться завладеть таким Элдунари, и в конечном итоге кому-то это удалось бы. Вот мы и старались всеми средствами предотвратить подобную случайность».
— Неужели нет какого-то способа, с помощью которого дракон мог бы защитить себя благодаря своему Элдунари? — спросил Эрагон.
Глаза Глаэдра блеснули ярче.
«Вполне уместный вопрос. Дракон, изрыгнувший свое Элдунари, но по-прежнему свободно распоряжающийся собственной плотью, может, конечно, защитить свое сердце с помощью когтей, клыков, хвоста и мощных крыльев. Но как быть дракону, чье тело уже умерло? Его единственное оружие в таком случае — это ум, древняя мудрость драконов, а также, если обстоятельства тому благоприятствуют, магия, которой мы, увы, не можем распоряжаться по собственной воле. Вот в чем одна из причин, по которым многие драконы не стали продлевать свое существование после гибели собственной плоти. Для многих живых существ — но особенно для драконов! — невыносимо, когда ты не можешь поступать так, как хочешь, когда воспринимаешь окружающий мир лишь через сознание других, когда ты способен влиять на ход событий разве что мысленно или с помощью крайне редких и совершенно непредсказуемых проявлений магии. А ведь драконы — самые свободные, самые свободолюбивые из всех живых созданий!»
— Но почему же они все-таки шли на это? Почему изрыгали свое Элдунари? — спросил Эрагон.
«Иногда это происходило случайно. Когда тело начинало сдавать, дракон мог впасть в панику и скрыться в своем Элдунари. Но если дракон изрыгнул свое Элдунари до того, как умерло его тело, то иного выбора у него не оставалось: он мог лишь продолжать существовать р. своем сердце сердец. Но в большинстве случаев драконы, которые решили продолжать жить в своих Элдунари, были глубокими стариками, значительно старше нас с Оромисом, так что вопросы плоти уже не играли для них никакой роли; они полностью погрузились в себя и желали лишь одного: спокойно предаваться размышлениям о таких проблемах, которые «молодежи» попросту не понятны. Мы с огромным уважением, очень бережно хранили сердца таких драконов по причине их необъятной мудрости и ума. И обычно все драконы, как дикие, так и прирученные, да и Всадники тоже обращались к ним за советом, прежде чем приступить к какому-то важному делу. То, что Гальбаторикс завладел их Элдунари, превратив их в своих рабов, — преступление не только жестокое, но и невообразимо гнусное!»
«А теперь и у меня есть вопрос, — раздался в ушах Эрагона мощный голос Сапфиры. — Когда кто-то из нашего рода становится пленником своего Элдунари, должен ли он продолжать жить, или имеет возможность, если уже не в силах выносить подобное существование, разорвать свою связь с этим миром и погрузиться в вечный мрак небытия?»
— По собственной воле — нет, — ответил Оромис. — Разве только в том случае, если на такого дракона снизойдет вдохновение и он сможет, воспользовавшись магией, как бы взорвать изнутри свое Элдунари. Насколько мне известно, такое случалось, хотя и редко. Единственная альтернатива для дракона — убедить кого-то разбить его Элдунари, нанеся удар извне. Потеря контроля над самим собой — вот еще одна из причин, по которой драконы так неохотно перемещают свою душу в сердце сердец, ведь таким образом они сами заключают себя в тюрьму, из которой нет выхода.
И Эрагон отчетливо ощутил, какое отвращение испытала Сапфира при мысли о подобной перспективе. Она, правда, ни словом об этом не обмолвилась, но снова спросила:
«И сколькими же Элдунари сумел завладеть Гальбаторикс? »
— Точно мы не знаем, — сказал Оромис, — но, по нашим оценкам, несколькими сотнями.
По блестящему телу Сапфиры пробежала дрожь.
«Стало быть, наша раса отнюдь не на грани вымирания?»
Оромис ответил не сразу. И вместо него это сделал Глаэдр:
«Видишь ли, маленький брат, — сказал он, обращаясь к Эрагону и донельзя удивив его подобным обращением, — даже если бы вся земля вокруг была усыпана Элдунари, наша раса так или иначе обречена. Дракон, продолжающий существовать в своем Элдунари, по-прежнему остается драконом, однако он совершенно лишен зова плоти, да и тела тоже, способного этот зов удовлетворить. Такие драконы не могут размножаться».
У Эрагона начало ломить затылок; на него вдруг навалилась вся усталость, испытанная им за четыре дня изматывающего путешествия. И усталость эта оказалась настолько сильной, что переставала работать голова, и мысли, стоило хоть чуточку отвлечься, тут же разбегались. Сапфира нервно дернула кончиком хвоста: «Я не настолько глупа и невежественна, чтобы повесть, что заключенный в Элдунари дракон может дать потомство. Но меня все же утешает сознание того, что я не так одинока, как мне казалось когда-то… Наш народ, вполне возможно, и обречен, но, по крайней мере, в этом мире еще есть четверо живых драконов!»