На разумные мысли Эрагон тоже больше не был способен, хотя где-то в глубине души сознавал, что вот-вот умрет. Его это не пугало; напротив, подобная перспектива даже как-то успокаивала: он так устал, что воспринимал возможную смерть всего лишь как избавление от этой ущербной оболочки — его тела — и возможность отдыхать хоть целую вечность. Откуда-то прилетел здоровенный шмель размером с его большой палец. Покружив над головой Эрагона, он обследовал его ухо, затем принялся хоботком ощупывать камни; его привлекали желтые блестки топаза. Шмелю, наверное, казалось, что это мелкие ромашки, какие цветут среди здешних холмов. Крылышки шмеля так и сверкали на солнце; каждый волосок на его полосатом тельце был отче! ливо виден. Его гудение напоминало сигнал вечерней зори. отбиваемый на барабане. С мохнатых ножек сыпалась цве точная пыльца.
Этот шмель был таким шумным, таким живым и таким красивым, что Эрагону как-то сразу стало легче и вновь захотелось жить. Мир, в котором существовало такое удивительное существо, был прекрасен, и это был его, Эрагона. мир.
Собрав всю свою волю в кулак, он высвободил левую руку, ухватил ею жесткую ветку какого-то росшего рядом кустарника и, точно пиявка, клещ или еще какой-то паразит, высосал из растения жизненную силу, отчего оно сразу помертвело и засохло. Даже столь незначительного притока энергии Эрагону хватило, чтобы действовать более разумно, однако он вдруг испытал настоящий ужас: восстановив в душе желание жить, он не обнаружил ни в себе, ни вокруг ничего, кроме тьмы.
Тогда, чуть продвинувшись вперед, он схватил ветку другого куста и втянул в себя его жизненную силу, за этим кустом последовал третий, затем четвертый и так далее, пока он не почувствовал, что запас энергии в нем почти полностью восстановился. Когда же, встав, он оглянулся на полосу засохших коричневых кустов, тянувшуюся за ним, рот его невольно наполнился горечью.
Эрагон понимал, что в последние часы слишком беспечно обращался с магией, и эта его беспечность могла дорого стоить варденам, ибо он запросто мог сейчас погибнуть. Вспоминая собственное безрассудство, он даже поморщился. «Бром бы мне просто уши надрал, если бы узнал, во что я по собственной неосторожности вляпался», — думал он.
Чувствуя, что вполне пришел в себя, Эрагон подхватил с земли бесчувственное тело Слоана и двинулся на восток, уходя все глубже в заросли молодняка и старательно петляя. Уйдя подальше от Хелгринда, он минут через десять остановился, чтобы посмотреть, далеко ли его преследователи, и увидел облако пыли у подножия горы; это, видимо, означало, что всадники достигли черной каменной твердыни.
Эрагон улыбнулся. Даже если среди этого отряда и есть маги Гальбаторикса, они слишком далеко от него, чтобы мысленно определить, где они со Слоаном находятся. «К тому времени, как они обнаружат тела раззаков, — решил Эрагон, — надо было бы пробежать про крайней мере лигу, и тогда уж вряд ли кто-то из них сможет меня обнаружить. И потом они наверняка станут искать дракона и Всадника, а не пешего странника».
Довольный тем, что не нужно опасаться сиюминутного нападения, Эрагон двинулся дальше тем же ровным, широким шагом, что и раньше; так, без особого напряжения, он мог идти хоть целый день.
Над головой ослепительно сияло золотисто-белое солнце.
Впереди на много лиг расстилалась дикая местность, лишенная каких-либо следов пребывания человека; вблизи не было ни одного селения. А в сердце Эрагона бушевала радость: наконец-то с проклятыми раззаками было покончено!
Наконец-то его жажда мести была полностью удовлетворена. Наконец-то он исполнил свой долг по отношению к Гэрроу и Брому. Наконец-то сбросил с себя тяжкий груз страха и гнева, который так мучительно угнетал его с тех самых пор, как раззаки впервые появились в Карвахолле. На то, чтобы найти их и уничтожить, потребовалось гораздо больше времени, чем он рассчитывал, но теперь дело было сделано, и, надо сказать, это было нелегкое дело. И Эрагон позволил себе расслабиться, наслаждаясь той радостью, которую принесло ему решение столь трудной задачи.
И все же, как ни странно, у вкуса этой его победы был отчетливый горький привкус: неожиданное ощущение потери. Охота на раззаков была одной из последних нитей, связывавших его с прежней жизнью в долине Паланкар, и ему страстно хотелось возобновить эту связь, сколь бы печальные и горькие воспоминания она ни вызывала в его душе. Мало того, выполнение этой задачи дало ему цель в жизни, определив ее направление; ведь именно по этой причине он, собственно, и покинул некогда родной дом. А теперь, когда эта цель была достигнута, в душе у него возникла некая пустота — в том самом месте, где некогда жила его пламенная ненависть к раззакам.
Эрагона это потрясло. Оказывается, ему даже жаль, что с раззаками покончено? И он поклялся в душе, что впредь никогда не совершит подобной ошибки, все свои помыслы связав с одной-единственной конкретной целью и став, по сути, ее рабом. «Я не желаю думать только о том, как мне победить Муртага или Гальбаторикса, чтобы после победы над ними не чувствовать подобной пустоты и отсутствия желания дальнейших перемен в своей жизни! — сказал он себе. — Это может закончиться тем, что я сам попытаюсь продлить этот конфликт до бесконечности, чтобы не думать о том. что будет после его завершения». И Эрагон решил отбросить свои ненужные сожаления и сосредоточиться на том. что теперь ему явно значительно полегчало, ибо он теперь свободен от бесконечных поисков, которые сам себе навязал и единственные его теперешние обязательства связаны только с тем положением, которое он занимает в борьбе варденов.
Эти мысли взбодрили его настолько, что даже походка его стала более легкой. Теперь, после гибели раззаков, он, наконец, сможет устроить свою жизнь так, как ему самому того хочется, основываясь не на том, кем он был когда-то, а на том, кем он стал — Всадником, повелителем дракона.
Эрагон улыбнулся, глядя вдаль, на неровную линию горизонта, потом весело рассмеялся, не думая о том, что его кто-то может услышать, и быстрым шагом двинулся дальше. Его смех гулко разносился по молодому леску, и все вокруг казалось ему сейчас новым, прекрасным и полным обещаний.
От голода у Эрагона забурчало в животе. Он лежал на спине, чуть согнув ноги в коленях и поглаживая расслабленные ляжки. Он слишком долго шел, неся на спине слишком большой груз, и теперь голодное брюхо его бунтовало так, словно в недрах земли гудела мощная подземная река.
Звук был таким громким, что Эрагон вскочил и схватил свой посох.
Ветер просвистел над пустынной местностью. Солнце уже село, и сумерки окутали все вокруг синими и фиолетовыми тонами. Стояла полная тишь, лишь слегка дрожали мелкие травинки да пальцы Слоана то сжимались, то разжимались во сне — видно, ему что-то снилось. Становилось все холоднее; ночь обещала быть не слишком ласковой к путникам.
Эрагон постарался расслабиться; он даже позволил себе слегка улыбнуться.
Впрочем, улыбка быстро сошла с его лица, поскольку он понял, что вызвало у него такой приступ голода. Сражение с раззаками, множество использованных заклятий, целый день быстрой ходьбы, даже бега, с тяжелой ношей на плечах — все это, естественно, отняло у Эрагона столько сил, что он испытывал чудовищный голод и, наверное, слопал бы сейчас все что угодно; он с тоской вспоминал тот пир, который приготовили в его честь гномы, когда он посещал их в Тарнаге. Жаль, что тогда он так мало съел! Вспоминая, какие запахи исходили от целиком зажаренного гигантского кабана нагры — горячего, сочного, пропитанного медом и специями, исходящего растопленным жиром, — Эрагон невольно глотал слюнки.