Какое-то время в лощине царили тишина и спокойствие. Даже угли перестали потрескивать и тлели молча; Роран собрал для костра только старые сухие ветки, чтобы дымного хвоста не заметили недруги или просто излишне любопытные.
Эрагон только что закончил рассказывать Сапфире о событиях минувшего дня. Обычно ему это никогда не требовалось, ибо обмен мыслями и ощущениями происходил у них, как обмен слоями воды в пределах берегов одного и того же озера. Но в данном конкретном случае это оказалось необходимым, потому что Эрагон, совершая мысленную разведку близ Хелгринда и в самом логове раззаков, тщательно закрыл свою душу от любого проникновения.
После довольно продолжительной паузы Сапфира зевнула, демонстрируя ряды устрашающе острых клыков, и заметила:
«Возможно, эти раззаки — существа действительно очень жестокие и злобные, но куда сильнее меня впечатляет их способность заколдовать свою добычу настолько, что люди сами хотят, чтобы их съели. Они великие охотники, раз умеют это делать… Возможно, и я когда-нибудь попробую так действовать».
«Только не с людьми. Пробуй, например, на овцах», — сказал Эрагон.
«Люди, овцы — какая разница?» — И Сапфира рассмеялась своим глубоким горловым смехом — казалось, по ее длинной шее точно гром прокатился.
Чуть отклонившись вперед, чтобы во время этого приступа смеха острые чешуи Сапфиры не впивались ему в спину, Эрагон поднял свой посох, лежавший рядом на земле, и стал крутить его в ладонях, любуясь игрой света на переплетении корней, превращенном в набалдашник, на металлическом ободке и остром шипе в нижнем конце посоха.
Роран сунул ему в руки этот посох, сделанный из боярышника, перед их отлетом из лагеря варденов и сказал:
— Вот, держи. Это Фиск мне вырезал, когда раззак меня в плечо укусил. Я знаю, ты потерял свой меч, так, может, хоть этот посох тебе пригодится… Если ты захочешь раздобыть себе другой клинок, это само собой хорошо, но я точно знаю: нет ничего лучше, чем в разгар боя как следует врезать противнику крепкой, хорошей дубинкой.
И Эрагон, вспомнив о посохе, с которым Бром никогда не расставался, решил отказаться от нового меча в пользу этой узловатой, но необычайно крепкой деревяшки. Утратив Заррок, он пока не испытывал желания обзаводиться другим, заведомо менее могущественным мечом. В первую же ночь он с помощью нескольких заклинаний укрепил и свой посох из боярышника, и рукоять молота, которым был вооружен Роран, чтобы предохранить их оружие от любых повреждений, так что сломаться молот и посох теперь могли разве что при самых невероятных обстоятельствах.
Вихрь мыслей и видений, точно сорвавшись с поводка, проносился в мозгу Эрагона: хмурое оранжево-алое небо, которое водоворотом вращалось вокруг него, когда Сапфира ныряла, преследуя Всадника на красном драконе, а ветер так и свистел в ушах, и пальцы немели, сжимая рукоять меча, со звоном ударявшего по лезвию другого меча, когда он уже на земле рубился с тем Всадником… А потом он сорвал с него шлем и увидел лицо своего бывшего друга, своего верного спутника Муртага, которого считал мертвым… Ему никогда не забыть, какая усмешка играла на губах Муртага, когда он отобрал у него меч Заррок и заявил, что этот красный меч по праву наследования принадлежит ему, поскольку именно он — старший из них, двух родных братьев…
Эрагон растерянно заморгал, не сразу осознав, где находится; в ушах его все еще звучал яростный шум той схватки, в ноздрях чувствовался страшный запах крови, слегка заглушенный ароматом горящих в костре можжевеловых веток. Эрагон даже языком по зубам провел, чтобы избавиться от противного привкуса крови во рту.
Муртаг!
Одно это имя вызывало целую бурю чувств в душе Эрагона. С одной стороны, он действительно полюбил Муртага. Ведь это Муртаг спас их с Сапфирой от раззаков после того, самого первого и столь неудачного посещения Драс-Леоны; Муртаг рисковал своей жизнью, помогая Эрагону бежать из тюрьмы в Гиллиде, и в высшей степени достойно вел себя во время битвы при Фартхен Дуре; да и потом, несмотря на все мучения, которым его, несомненно, подвергли в Урубаене, он предпочел так интерпретировать приказы Гальбаторикса, что в итоге отпустил Эрагона и Сапфиру после сражения на Пылающих Равнинах, а не взял их в плен. Эрагон понимал: вины Муртага нет в том, что Двойники обманом увели его с собой; что красный дракон Торн, вылупившись из яйца, избрал его своим Всадником; что Гальбаториксу стали известны его и Торна истинные имена, и он использовал их, чтобы вынудить обоих присягнуть ему на верность, причем дать клятву на языке древних.
Нет, ничто из этого не могло быть поставлено Муртагу в вину. Просто он — жертва судьбы, он стал ее жертвой с того дня, как появился на свет.
И все же… Муртаг, может, и служил Гальбаториксу против своей воли, может, он и избегал тех жестокостей, которые заставлял его совершать этот злобный правитель, но какая-то часть его души все же явно стремилась удержать обретенную им власть и могущество. Ведь во время недавнего сражения между варденами и имперскими войсками на Пылающих Равнинах Муртаг сам выбрал себе жертву — короля гномов Хротгара и сам убил его, хотя Гальбаторикс ему такого приказа не давал. Да, он отпустил Эрагона и Сапфиру, но лишь после того, как одержал над ними победу в жестокой схватке, после того, как заставил Эрагона молить его о свободе.
Но самое большое удовольствие Муртаг, безусловно, получил, увидев, как сильно он опечалил Эрагона, сообщив ему, что оба они — сыновья Морзана, первого и последнего из тринадцати Проклятых Всадников, которые предали своих братьев по ордену и выдали их Гальбаториксу.
И теперь, через четыре дня после того сражения, у Эрагона возникло иное объяснение случившемуся: а что, если Муртагу доставляет наслаждение видеть, как кто-то еще взваливает на плечи ту же страшную ношу, какую и ему пришлось носить всю свою жизнь?
Эрагон не был полностью уверен в своей правоте, но подозревал, что Муртаг все же с радостью принял свою новую роль; так, пес, которого то и дело беспричинно секли, в один прекрасный день бросается на своего хозяина. Муртага секли без конца, и теперь у него возникла реальная возможность нанести ответный удар тому миру, который был к нему так жесток, который уделил ему столь ничтожно мало доброты. И все же независимо от того, сколько добрых чувств еще жило в сердце Муртага, отныне они с Эрагоном приговорены быть смертельными врагами, ибо клятва, данная Муртагом на языке древних, навечно связала его с Гальбаториксом нерушимыми узами.
Ах, если б тогда Муртаг не ринулся вместе с Аджихадом в подземные туннели Фартхен Дура! Ах, если б сам я оказался чуточку проворнее и опередил этих проклятых Двойников! — думал Эрагон.
«Эрагон!» — услышал он мысленный призыв Сапфиры. Он взял себя в руки и кивнул, благодаря ее за то, что она прервала его мрачные размышления. Он очень старался поменьше не думать о Муртаге и о том, что у них, возможно, общие родители, однако подобные мысли частенько настигали его и именно в тот момент, когда он меньше этого ожидал.
Стараясь дышать медленно и размеренно, Эрагон постарался сосредоточиться на том, что происходит в настоящий момент, но не смог.