— Я хочу, чтобы это сделал ты, Эрагон, — сказал Роран и хлопнул его по плечу. — Ты — Всадник: кроме того, ты единственный мой кровный родственник, оставшийся в живых; Муртаг не считается. Я даже представить себе не могу кого-то еще завязывающим священный узел на моем и ее запястье!
— Ну хорошо, я готов, — сказал Эрагон. И Роран так крепко его обнял, что у него перехватило дыхание. И как только брат ослабил свои медвежьи объятия, спросил: — А когда? У Насуады есть для меня какое-то поручение. Я пока не знаю, в чем там дело, но догадываюсь, что это займет у меня достаточно много времени. Так что… может быть, в начале следующего месяца, если события позволят?
Роран как-то сразу понурился и упрямо помотал головой, точно бычок, продирающийся сквозь колючий кустарник.
— А если послезавтра?
— Так быстро? А это не чересчур поспешно? Ведь и времени-то подготовиться почти не будет. Люди подумают, что так делать не годится.
Роран снова распрямил плечи, вены у него на руках надулись, так сильно он сжимал и разжимал пальцы.
— Тут дело такое… оно отлагательств не терпит. Если мы как можно быстрее не поженимся, у наших старух будет куда больше возможностей для сплетен, чем мое нетерпеливое желание поскорее сыграть свадьбу. Ты меня понимаешь?
Эрагон, правда, догадался не сразу, но, догадавшись, он уже не смог удержаться и ухмыльнулся во весь рот. «Роран-то собирается стать отцом!» — подумал он и, все еще улыбаясь, сказал:
— По-моему, понимаю. Ладно, тогда послезавтра. — И сердито заворчал, когда Роран снова по-медвежьи его обнял, поскольку, чтобы освободиться, ему пришлось долго колотить его по спине.
Выпустив его, Роран, улыбаясь, сказал:
— Ну, теперь я перед тобой в долгу. Спасибо тебе, брат. Пойду поделюсь этой чудесной новостью с Катриной. Обещаю, мы постараемся сделать все возможное, чтобы свадебный пир получился на славу. Я непременно сообщу тебе точное время, когда мы с ней все решим.
— Вот и отлично.
Роран уже двинулся в обратную сторону, когда вдруг резко повернулся и, раскинув руки в стороны, словно хотел обнять весь мир и прижать его к груди, вскричал:
— Эрагон! Я женюсь!
Эрагон со смехом махнул ему рукой:
— Да ступай уж, дурачина! Она ведь тебя ждет.
Как только за Рораном опустился полог палатки, Эрагон вскарабкался на спину Сапфире и тихо окликнул:
— Блёдхгарм? — Эльф бесшумно, как тень, выскользнул из тени на свет, и его желтые глаза вспыхнули, точно уголья. — Мы с Сапфирой немного полетаем. Встретимся возле моей палатки.
Блёдхгарм поклонился и сказал:
— Хорошо, Губитель Шейдов.
Затем Сапфира подняла свои могучие крылья, пробежала по земле шага три и, подпрыгнув, взлетела над рядами палаток, которые так и заколыхались от поднятого ею ветра. Сильно и часто махая крыльями, она поднималась все выше, и движения ее тела были столь мощными, что Эрагон даже ухватился за шип, торчавший у нее на загривке, чтобы не упасть. Сапфира по спирали поднималась над мерцавшими внизу огоньками, пока они не превратились в неясную светлую полоску на фоне темного пространства вокруг. И там, в темной выси и полной тишине, они словно поплыли между небом и землей.
Эрагон, устало склонив голову на теплую шею драконихи, любовался блистающей россыпью звезд.
«Отдохни, если хочешь, маленький брат, — сказала ему Сапфира. — Я не дам тебе упасть».
И он задремал и в сновидениях своих оказался за округлыми крепостными стенами какого-то города посреди бескрайней равнины, и по узким извилистым улочкам этого незнакомого города бродила маленькая девочка, которая пела какую-то знакомую, привязчивую мелодию…
А ночь все катилась к рассвету.
Солнце только что взошло и Эрагон сидел на своей лежанке, смазывая маслом кольчугу, когда к нему в палатку вошел один из лучников и слезно попросил исцелить его жену, которая страдала от злокачественной опухоли. Хотя менее чем через час Эрагон должен был уже быть у Насуады, он все же согласился пойти с этим человеком к нему в палатку и обнаружил, что несчастная женщина сильно ослабела из-за мучившего ее недуга, так что ему потребовалось немало сил и все его умение, чтобы извлечь из ее тела зловредные щупальца рака. После этого на него, как всегда, навалилась страшная усталость, однако он все же был очень доволен, что ему удалось спасти женщину от долгой и мучительной смерти.
Сапфира уже ждала возле палатки лучника, и Эрагон несколько минут постоял возле нее. поглаживая дракониху по мощному основанию шеи. Сапфира, что-то мурлыча, слегка виляла своим длинным хвостом и всячески изгибала шею, подставляя Эрагону ее внутреннюю сторону, покрытую гладкой чешуей.
«Пока ты был занят, — сказала она ему, — приходили и другие просители, но Блёдхгарм и его компания поворотили их прочь, ибо их просьбы не были столь срочными».
«Вот как? — Эрагон почесал дракониху под одной из огромных нагрудных пластин, просунув туда пальцы. — Похоже, я начинаю соревноваться с Насуадой по числу посетителей».
«Что ты имеешь в виду?»
«В шестой день каждой недели с утра и до полудня она дает возможность каждому, кто этого хочет, пообщаться с ней, сообщить ей свою просьбу или изложить некие аргументы. Я мог бы делать то же самое».
«Мне нравится эта идея, — сказала Сапфира. — Только тебе придется быть осторожным и не тратить слишком много сил на исполнение чужих просьб. Мы должны быть готовы сразиться с Империей в любой момент». И она, громко мурлыча, еще сильнее выгнула шею под его пальцами.
«Мне нужен меч», — сказал Эрагон.
«Ну так раздобудь его!»
«Хм…»
Эрагон продолжал почесывать дракониху, пока она сама не отстранилась и не сказала:
«Ты опоздаешь к Насуаде, если не поторопишься».
Они вместе направились в центр лагеря, где находился шатер Насуады. Пройти нужно было с четверть мили, так что Сапфира просто шла рядом с Эрагоном, а не парила в облаках, как вчера.
Футах в ста от шатра они наткнулись на травницу Анжелу. Она стояла на коленях между двумя палатками, указывая на квадратный клочок кожи, разложенный на плоском камне, едва выступавшем из земли. На куске кожи лежала горсточка костей с палец длиной, на каждой из них был изображен некий символ, отличный от других: это были те самые косточки лап дракона, с помощью которых она некогда прочла будущее Эрагона.
Напротив Анжелы сидела высокая широкоплечая женщина; ее сильно загорелая кожа казалась обветренной и загрубевшей от непогоды; черные волосы были заплетены в тугую косу, змеей спускавшуюся по спине; лицо ее было еще довольно красивым, хотя вокрут рта годы уже оставили жесткие линии. Она была одета в красновато-коричневое платье, явно ей коротковатое; руки ее торчали из рукавов на добрых пару дюймов. Она обвязала каждое запястье лентой из темной материи, но на левой руке эта ленточка ослабла и сползла, так что Эрагон заметил на том месте, которое должна была прикрывать эта полоска ткани, множество страшноватых шрамов. Более всего они были похожи на те, что остаются, когда человек долгое время пребывает в кандалах. Видно, некогда эта женщина была взята в плен и пыталась освободиться — пыталась до тех пор, пока ее запястья не покрыли страшные раны почти до кости. Во всяком случае, рубцы остались страшные. «Интересно, — подумал он, — за что ее бросили в темницу; была ли она преступницей или же невольно стала рабыней?» Он почувствовал, как тяжело становится у него на душе при одной мысли о том, что кто-то смог проявить подобную жестокость по отношунию к пленнице, даже если она и вела себя вызывающе.