Они с Эрагоном продолжали беседовать я о других, менее важных вещах, когда в палатке вновь появилась Хелен, неся три кружки исходящего паром красноватого чая. Приняв от нее кружку, Эрагон заметил, что гнев женщины несколько улегся, и даже подумал, уж не подслушивала ли она снаружи, когда Джоад говорил о ней. Она подала Джоаду его кружку и откуда-то из-за спины Эрагона извлекла жестяную тарелку с плоским печеньем и маленький глиняный горшочек с медом. Затем она отошла от них на несколько шагов и прислонилась к центральному шесту, дуя на горячий чай.
Следуя правилам приличия, Джоад подождал, пока Эрагон возьмет с тарелки печенье и надкусит его, и только потом спросил:
— Скажи, Эрагон, чему я обязан твоим, столь приятным мне, визитом? Если не ошибаюсь, ты ведь не просто так ко мне заглянул?
Эрагон маленькими глотками пил чай.
— Помнишь, после сражения на Пылающих Равнинах я обещал, что расскажу тебе, как умер Бром? — сказал он. — Вот для этого я и пришел.
Джоад резко побледнел, и Эрагон, заметив это, поспешно прибавил:
— Но это совсем не обязательно! И если сейчас ты не хочешь говорить об этом…
Явно совершив над собой усилие, Джоад покачал головой:
— Нет, я хочу. Ты просто застал меня немного врасплох.
Поскольку Джоад не попросил Хелен выйти, Эрагон все-таки не был до конца уверен, что ему следует продолжать, но потом решил, что это не важно, если Хелен или кто-либо еще услышит его рассказ. Медленно, но уверенно он принялся рассказывать обо всех тех событиях, которые случились с ним и с Бромом после того, как они покинули дом Джоада. Он описал встречу с отрядом ургалов, поиски раззаков в Драс-Леоне, засаду, которую раззаки устроили им, когда они вышли из этого города, и то, как один из раззаков ранил Брома кинжалом, пытаясь спастись от Муртага, пришедшего на помощь Эрагону и Брому.
В горле у Эрагона стоял комок, когда он рассказывал о последних часах Брома, о той холодной гробнице, которую он вырубил для него в скале из песчаника, о том ощущении беспомощности, которое охватило его, когда он увидел, что Бром уходит, что в воздухе уже висит запах смерти; рассказал он и о последних словах Брома, и о том, как ту гробницу из песчаника Сапфира превратила в сверкающий бриллиантовый саркофаг.
— Если бы тогда я знал все то, что знаю сейчас, — горестно воскликнул Эрагон, — я мог бы его спасти! А вместо этого… — Он умолк, не в силах больше вымолвить ни слова, смахнул с ресниц слезы и залпом выпил свой чай. — «Жаль, что это всего лишь чай, а не что-нибудь покрепче», — подумал он.
Джоад вздохнул:
— Значит, вот как он умер… Увы, всем нам без него стало гораздо хуже. Правда, если бы он мог выбирать, как ему умереть, то мне кажется, он и сам предпочел бы умереть именно так, служа варденам, защищая последнего свободного Всадника.
— А ты знал, что он и сам был Всадником? Джоад кивнул:
— Вардены рассказывали мне об этом еще до того, как я с ним познакомился.
— Он, похоже, был человеком, который не очень-то любил говорить о себе, — заметила Хелен.
Джоад и Эрагон рассмеялись.
— Да уж, это верно, — сказал Джоад. — Я и сейчас еще хорошо помню, как ошалел, когда увидел его и тебя, Эрагон, на пороге своего дома. Бром всегда сам все решал, совета ни у кого не просил, но мы с ним стали близкими друзьями, странствуя вместе, и я не могу понять, почему он целых шестнадцать или семнадцать лет позволял мне считать его мертвым. И я в течение столь долгого срока действительно так считал! Более того, поскольку Бром сам передал яйцо Сапфиры варденам, сразив в Гилиде Морзана, и вардены тоже не имели права открыть мне эту тайну, так что я, во-первых, не знал, что яйцо у них, а во-вторых, что Бром по-прежнему жив. И почти двадцать лет своей жизни прожил в убеждении, что самое великое приключение моей жизни закончилось неудачей, в результате которой мы потеряли свою единственную надежду получить себе в помощь Всадника и сбросить наконец ненавистного Гальбаторикса. Смею тебя заверить: осознать это и думать так в течение двадцати лет — нелегкое бремя… — Джоад устало потер лоб рукой. — Когда я вышел на крыльцо и понял, кто стоит передо мной, я решил, что призраки прошлого решили сыграть со мной злую шутку. Бром говорил, что все это время прятался лишь для того, чтобы сохранить себе жизнь и иметь возможность воспитать и обучить нового Всадника, когда таковой все же появится на свет, но эти его объяснения никогда не казались мне удовлетворительными. Почему оказалось столь уж необходимым полностью отрезать себя ото всех, кого он знал или любил? Чего он так боялся? Что именно защищал? — Джоад задумчиво провел пальцем по ручке своей кружки. — Я не могу это доказать, но, по-моему, Бром кое-что обнаружил в Гилиде, когда сражался с Морзаном и его драконом, и это нечто оказалось настолько для него важным, что заставило его бросить все и полностью отказаться от своей прошлой жизни. Я понимаю, что это всего лишь мои домыслы, но никак иначе объяснить действия Брома не могу; я уверен, что он действительно узнал нечто такое, чем не желал делиться ни со мной, ни с кем-либо другим.
Джоад горестно вздохнул, помолчал, затем провел ладонью по своему длинному лицу и продолжил:
— После столь долгой разлуки я очень надеялся, что мы с Бромом вновь пойдем по жизни рядом, как прежде, но у судьбы на наш счет были, похоже, свои планы. И потом потерять его во второй раз и всего лишь через несколько недель после того, как я узнал, что он жив, было со стороны судьбы слишком жестокой шуткой. — Хелен стремительно подошла к мужу и положила руку ему на плечо. Он рассеянно ей улыбнулся и благодарно стиснул ее тонкое запястье. — Я рад, что ты и Сапфира сделали для Брома гробницу, которой мог бы позавидовать даже сам король гномов. Он этого заслуживал, и прежде всего за то, что он сделал для Алагейзии. Хотя, когда люди обнаружат его могилу, я очень подозреваю, что они, не колеблясь, разломают ее, чтобы добыть хотя бы кусочек того бриллианта.
— Если они это сделают, то сильно пожалеют об этом, — пробормотал Эрагон. Про себя он уже решил вернуться туда при первой же возможности и непременно поставить вокруг могилы Брома магическую охрану, чтобы обезопасить ее от осквернителей праха. — Надеюсь, возможных воров отвлечет охота за золотыми лилиями, и потревожить сон Брома с ни не сумеют, — сказал он загадочно.
— Охота за чем?
— Да так, не важно. — Все трое снова принялись пить чай; Хелен грызла печенье. Помолчав, Эрагон спросил: — Ты ведь встречался с Морзаном, верно?
— Ну, не то чтобы дружески, но, в общем, да, встречался.
— И какой он?
— Как человек? Я, честное слово, даже толком и сказать не могу, хотя слышал немало историй о его невероятной жестокости. Каждый раз, когда его и наши с Бромом тропы пересекались, он пытался убить нас. Или, точнее, взять в плен, подвергнуть пыткам, а уж потом убить. Я бы сказал, что это вряд ли способствует установлению дружеских отношений. — Но Эрагон был слишком напряжен, чтобы воспринимать шутки Джоада, и тот, беспокойно поерзав, сказал: — Ну а как воин Морзан был поистине неотразим. Он действительно внушал ужас своим врагам. Мы, помнится, немало времени только и делали, что от него убегали — точнее, от него и его дракона. Мало есть на свете столь же страшных вещей, как преследующий тебя разъяренный дракон.