— Как мы его назовем? — спросил он, положив ребенка на руки отца.
— Алехандро, как меня, моего отца и деда, — сказал тот.
— Его будут звать Диего, — вмешалась Рехина, измученная лихорадкой и не прекращавшимся кровотечением.
— Почему Диего? В семье де ла Вега никого так не звали.
— Потому что это его имя, — ответила она. Алехандро видел долгие страдания жены и больше всего на свете страшился потерять ее. Он понимал, что женщина обессилела от потери крови, и не стал возражать ей. Уж если на ложе агонии она избрала это имя для своего первенца, значит, на то были веские основания. Де ла Вега позволил падре Мендосе крестить новорожденного тотчас же, потому что малыш казался очень слабым, как и его мать, и подвергался риску попасть в лимб, если бы умер, не успев воспринять святое таинство.
Рехина оправлялась от тяжких родов несколько недель и смогла поправиться только благодаря своей матери, Белой Сове, которая явилась в гасиенду босая, с мешком лекарственных трав на плече, когда в доме уже готовили большие восковые свечи для погребения. Индейская целительница не видела свою дочь в течение семи лет, с тех пор, как индейцы подняли мятеж. Алехандро объяснил внезапное появление своей тещи туземной почтой, тайну которой белые не смогли раскрыть. Посланец, отправленный из крепости Монтеррей, две недели загонял коня, чтобы достичь Верхней Калифорнии, но, когда весть прибывала туда, выяснялось, что индейцы получили ее на десять дней раньше при помощи магии. Другого объяснения тому, что никем не званная знахарка появилась именно тогда, когда была нужнее всего, не находилось. Белая Сова никому не сказала ни слова. Это была высокая, сильная, красивая женщина около сорока лет, закаленная солнцем и работой. У нее было молодое лицо, медовые глаза, как у дочери, а на лоб падала непокорная прядь цвета дыма, которой женщина была обязана своим именем.
Белая Сова вошла в дом без приглашения, оттолкнула Алехандро де ла Вегу, который намеревался узнать, кто она такая, не задерживаясь, прошла запутанными коридорами и оказалась у постели своей дочери. Назвав ее индейским именем, мать заговорила с ней на языке их предков, и умирающая открыла глаза. Затем знахарка извлекла из своего мешка целебные травы, вскипятила их в котле на жаровне и дала больной выпить. Дом наполнился запахом шалфея.
Между тем Ана по доброй воле приложила к груди сына Рехины, который плакал от голода; так Диего и Бернардо начали жизнь на одних руках, питаясь одним молоком. И сделались братьями до конца своих дней.
Когда Белая Сова убедилась, что ее дочь может подняться на ноги и способна есть без тошноты, она сложила свои травы и пожитки в мешок, бросила взор на Диего и Бернардо, спавших бок о бок в одной колыбели, не выказав ни малейшего желания узнать, который из двоих ее внук, и ушла не попрощавшись. Алехандро де ла Вега воспринял ее уход с величайшим облегчением. Он был благодарен теще за спасение Рехины от верной смерти, но предпочитал находиться от нее подальше. Рядом с этой женщиной он чувствовал себя неловко, и, кроме того, индейцы на ранчо стали проявлять неслыханную дерзость. По утрам они являлись на работу с разрисованными лицами, по ночам танцевали, как сомнамбулы, под мрачные звуки окарин [9] , а днем игнорировали приказы хозяина, словно перестали понимать по-испански.
Нормальная жизнь возвращалась на гасиенду но мере того, как восстанавливалось здоровье Рехины. Следующей весной все, кроме Алехандро де ла Веги, забыли, что она стояла одной ногой в могиле. Не нужно было медицинских познаний, чтобы догадаться, что больше детей у нее не будет. Осознав это, Алехандро начал невольно отдаляться от жены. Он мечтал о большой семье, как у других знатных людей в округе. Один из его друзей произвел на свет тридцать шесть законных детей, не считая незаконнорожденных, которым не было числа. Двадцать от первого брака в Мехико и шестнадцать от второго, последние пятеро родились в Калифорнии с разницей в один год. Страх за единственного сына, который мог умереть, не начав ходить, как многие дети в округе, лишил Алехандро сна. У него появилась привычка молиться вслух, преклонив колени у колыбельки своего сына и призывая к нему защиту небес. В такие минуты Рехина стояла за дверью, скрестив руки на груди, и бесстрастно наблюдала за коленопреклоненным супругом. В такие моменты она думала, что ненавидит его, но в постели тепло и запах близости на несколько часов примиряли их. На рассвете Алехандро одевался и спускался вниз, в свой кабинет, где индианка подавала ему шоколад, горький и пряный, как он любил. Он начинал свой день, встречался с управляющим, чтобы отдать распоряжения, касающиеся ранчо, и тотчас принимался за многочисленные обязанности алькальда. Супруги проводили дни порознь, занятые своими делами, и встречались только на закате. Летом они ужинали на террасе, среди бугенвиллий, пока музыканты играли их любимые песни; зимой ужин подавали в зале для шитья, где никто никогда не пришил ни одной пуговицы.
Часто Алехандро оставался ночевать в Лос-Анхелесе, задержавшись на празднике или за картами с другими помещиками. Танцы, карточные игры, выступления музыкантов и дружеские вечеринки происходили в городке каждый день, других дел у общества не было, не считая спортивных занятий на свежем воздухе, которым равно предавались и женщины, и мужчины. Рехина никогда не участвовала ни в чем подобном, она была одинокой душой и не доверяла испанцам, кроме мужа и падре Мендосы. Женщина никогда не сопровождала Алехандро в его поездках и ни разу не поднялась на борт корабля, где торговали контрабандой. По меньшей мере один раз в год Алехандро отправлялся в Мехико по делам. Эти отлучки обычно длились пару месяцев; он возвращался из них нагруженный подарками и новыми идеями, которые оставляли его супругу равнодушной.
Рехина возобновила долгие конные прогулки, теперь с сыном в корзине, привязанной за спиной, и потеряла всякую склонность к домашним делам, перепоручив их Ане. Она снова стала посещать индейцев, даже тех, что жили на других ранчо, чтобы выслушивать жалобы и по возможности облегчать их долю: Покорив индейские племена и разделив их земли, белые установили систему обязательного служения, мало чем отличавшуюся от рабства. Все индейцы были подданными короля Испании и теоретически пользовались узаконенными правами. На практике они жили в нищете, трудились в обмен на еду, питье, табак и позволение разводить домашних животных. В основном владельцы ранчо были добродушными патриархами, занятыми больше своими удовольствиями и страстями, чем землей и пеонами, но иногда встречался кто-нибудь с дурным нравом, и тогда индейцы голодали или страдали от плетей. Жители миссий тоже оставались бедняками, они жили в круглых хижинах, сделанных из жердей и соломы, работали от зари до зари и полностью зависели от миссионеров. Алехандро де ла Вега старался быть хорошим правителем, но и он не мог постоянно выполнять просьбы Рехины помочь индейцам. Тысячу раз он объяснял жене, что не в состоянии требовать от других помещиков, чтобы они обращались со своими индейцами так же, как он. Это посеяло бы раздоры среди колонистов.
Падре Мендоса и Рехина, объединенные стремлением защитить индейцев, в конце концов подружились; священник простил индианке нападение на миссию, а она была благодарна ему за то, что он помог Диего появиться на свет. Власть предержащие не связывались с ними, потому что миссионер обладал моральным авторитетом, а женщина была супругой алькальда. В тех случаях, когда Рехина начинала одну из своих кампаний, она одевалась как испанка, стягивала волосы в строгий узел, вешала на грудь аметистовый крест и садилась в элегантную прогулочную карету, подарок своего мужа, а отважную кобылу, на которой привыкла ездить без седла, оставляла дома. Помещики принимали Рехину сухо, она не принадлежала к их кругу. Ни один ранчеро не мог позволить себе иметь недостойных предков, все ратовали за подлинные испанские корни, белую расу и чистоту крови. Они не прощали Рехине того, что так восхищало в ней падре Мендосу: упорное нежелание скрывать свое происхождение. Удостоверившись, что жена алькальда наполовину индианка, испанские колонисты отвернулись от нее, но никто не отважился выказать презрение ей в лицо из уважения к положению и состоянию ее мужа. Они продолжали приглашать чету де ла Вега на дружеские вечеринки и фанданго, поскольку не сомневались, что Алехандро придет один.