— И куда теперь податься? — спрашивал себя Пэт.

Ему доводилось работать и на других студиях, но они не стали ему родными. А здесь Пэт никогда не чувствовал себя отрешенным от дел, даже будучи безработным; в голодные дни он мог подкрепиться реквизитной едой — к примеру, недавно закусил половинкой холодного лобстера, задействованного в одной из сцен «Божественной мисс Карстерс»; [106] он частенько ночевал в студийных павильонах, а эту зиму благополучно проходил в пальто с бархатным воротником, по случаю позаимствованным в костюмерной. И никакой Орсон Уэллс не имел права лишать Пэта Хобби всего этого! Орсон Уэллс был из своры зазнаистых нью-йоркских снобов — там, на востоке, ему и место.

На третий день Пэт совершенно пал духом. Тщетно он посылал записки Джеку Бернерсу и даже просил Луи походатайствовать лично, пока не узнал, что Джека сейчас нет в городе. Друзей вокруг оставалось все меньше и меньше. Унылой тенью маячил он перед въездом на студию в окружении толпы глазеющих детишек, чувствуя, что дошел до предела.

Ворота распахнулись, и наружу выкатил лимузин, на заднем сиденье которого Пэт разглядел одутловатое горбоносое лицо Гарольда Маркуса. Один из мальчишек проскочил перед самым носом машины, и та притормозила. Старик что-то сказал шоферу в переговорную трубку, после чего лимузин остановился. Старик высунул голову из окна и, прищурившись, посмотрел вперед.

— Тут что, нет постового полисмена? — спросил он у Пэта.

— Нет, мистер Маркус, — быстро ответил Пэт. — Хотя, по идее, должен быть. Я Пэт Хобби, сценарист, вы не подвезете меня в сторону центра?

Просьба была беспрецедентной — собственно, это был акт отчаяния, но Пэт как раз и находился в самом отчаянном положении.

Мистер Маркус взглянул на него повнимательнее.

— Ну да, припоминаю, — сказал он. — Залезай.

Скорее всего, этим подразумевалось, что Пэт должен занять место впереди, рядом с шофером, но он нашел компромиссный вариант, пристроившись на откидном сиденье в салоне. Мистер Маркус был одним из самых могущественных людей в мире кино. В последние годы он не утруждал себя производством фильмов и большую часть времени проводил в перемещениях на скорых поездах от океана до океана, тут и там занимаясь слиянием старых компаний и основанием новых, чем отчасти напоминал многократно разведенную, но все еще прыткую дамочку перезрелого возраста.

— Однажды кто-нибудь из этих детей попадет под колеса.

— Непременно попадет, мистер Маркус, — с готовностью согласился Пэт. — Послушайте, мистер Маркус…

— Надо поставить полисмена перед воротами.

— Именно так, мистер Маркус. Послушайте, мистер Маркус…

— Гм! — изрек мистер Маркус. — Так где тебя высадить?

Пэт понял, что надо действовать без промедления:

— Мистер Маркус, когда я работал вашим пресс-агентом…

— Помню, — сказал мистер Маркус. — Ты тогда попросил недельную прибавку в десять долларов.

— Ну и память! — восхищенно вскричал Пэт. — Вот это память! Но сейчас, мистер Маркус, мне ничего от вас не нужно.

— Это воистину чудо.

— Видите ли, потребности у меня скромные, а моих сбережений вполне достаточно, чтобы спокойно отойти от дел.

С этими словами он слегка подвинул ноги, чтобы спрятать обшарпанные ботинки под свисающим с сиденья краем пледа. Реквизитное пальто с бархатным воротником удачно маскировало все остальное.

— Вот бы и мне так, — печально вздохнул мистер Маркус. — Поселиться на ферме, завести цыплят. Хорошо бы еще небольшое поле для гольфа… И никаких биржевых сводок.

— Я представляю себя в отставке иначе, — сказал Пэт серьезно. — Кино стало частью моей жизни, и я хочу следить за тем, как оно развивается, растет…

Мистер Маркус издал стон.

— Растет-растет, покуда не лопнет, — сказал он. — Взгляни хотя бы на Фокса! [107] Я плакал от этого зрелища. — Он поднес руку к глазам указующим жестом. — Проливал слезы!

Пэт закивал, изображая глубокое сочувствие.

— Лично я хочу лишь одного, — сказал он, переходя к сути дела, — иметь свободный доступ на студию. Ничего не добиваясь, никого не беспокоя — просто время от времени побыть в той атмосфере. Ну, может, иной раз помочь советом кому-нибудь из молодых.

— Так обратись к Бернерсу, — сказал Маркус.

— Он посоветовал обратиться к вам.

— Выходит, тебе все же кое-то нужно, — улыбнулся Маркус. — Ладно, я не против. Ну и где тебя высадить?

— Так вы дадите мне пропуск? — умоляюще спросил Пэт. — Всего-то пару слов на вашей визитке.

— Как-нибудь при случае, — сказал Маркус. — А сейчас у меня другие заботы, спешу на званый обед. — Он тяжело вздохнул. — Меня уговорили встретиться с этим Орсоном Уэллсом, недавно нагрянувшим в Голливуд.

У Пэта упало сердце. И здесь этот Уэллс! Зловеще и неумолимо это имя расползалось над ним, как черная грозовая туча, застилающая небосвод.

— Мистер Маркус, — произнес он дрогнувшим от неподдельного волнения голосом, — я ничуть не удивлюсь, если Орсон Уэллс обернется самой страшной угрозой для Голливуда за все эти годы. Сейчас он огреб полтораста тысяч под новый проект, а скоро его новшества приведут к тому, что вам придется перестраивать технологии и начинать все с нуля, как это было после прихода звука в двадцать восьмом.

— Боже милостивый! — в ужасе простонал Маркус.

— Что до меня, — сказал Пэт, — то я всего-навсего хочу получить пропуск — о деньгах и речи нет. И еще я хочу, чтобы все оставалось как есть сейчас.

Мистер Маркус потянулся за портмоне с визитками.

III

Для тех, кого обычно объединяют термином «творческий персонал», студийная атмосфера далеко не всегда является безоблачно-благоприятной — слишком уж быстро самые радужные надежды сменяются у них самыми мрачными предчувствиями. Лишь те немногие, кто реально делает погоду, живут здесь более или менее спокойно, довольные своей работой и получаемым вознаграждением, тогда как все другие вечно пребывают в страхе, что однажды их вопиющая некомпетентность будет изобличена — с неизбежными последствиями.

В психологическом плане Пэт Хобби, как это ни странно, принадлежал к категории «делающих погоду», сохраняя безмятежное спокойствие даже в периоды, когда у него не было вообще никакой работы. Но к этой бочке меда с недавних пор добавилась здоровенная ложка дегтя: впервые в жизни у Пэта возникли проблемы с самоидентификацией. По непонятным ему причинам — хотя тут нетрудно проследить связь с его болтовней там и сям — многие знакомые начали именовать его Орсоном.