Она направилась к дому, и я подумал, что мне лучше пойти с ней. Здесь мне делать было нечего. Едва мы отошли, ночную тишину прорезал звук разлетевшейся на куски тарелки, по которой, должно быть, изо всей силы поддали ногой, и приглушенные злобные проклятия.

– Какая тишина и покой вокруг, – сказала Анджела.

ГЛАВА 16

Когда я утром пробудился навстречу новому дню, солнце золотым светом заливало Бринкли-Корт и ухо ловило щебетанье птиц в зарослях плюща. Однако Бертрам Вустер, который, сидя в постели, потягивал душистый чай, не находил у себя в душе ответного щебетанья, равно как и золотого солнечного света. Перебирая в памяти события вчерашнего вечера, Бертрам не мог не признать, что в деле Таппи – Анджела он сел в лужу. Как ни старался я увидеть у тучки светлую изнанку, мне становилось все более понятно, что пропасть между этими двумя гордецами стала бездонной и навести через нее мосты не под силу даже мне.

Судя по тому, в каком бешенстве Таппи растоптал тарелку с сандвичами, я, как человек проницательный, понял, что он долго не простит Анджеле ее выходку.

В сложившихся обстоятельствах я счел за лучшее временно отложить проблему Таппи – Анджела и вернуться к делу Гасси, которое рисовалось мне в более радужном свете.

Тут у меня все шло как по маслу. Патологическая щепетильность Дживса, не пожелавшего сдобрить джином апельсиновый сок, доставила мне массу хлопот, но я со свойственной Вустерам твердостью преодолел все препятствия. В избытке запасся спиртным, бутылка с которым была припрятана в моей комнате, в ящике туалетного стола. Кроме того, я убедился, что около часа дня кувшин, должным образом наполненный соком, будет стоять на полке в буфетной. Взять его с полки, прокрасться к себе в комнату, влить джину и в нужное время, к дневной трапезе, вернуть на место – задача, несомненно, требующая ловкости, но отнюдь не обременительная.

Испытывая удовольствие сродни тому, с каким припасаешь лакомство для ребенка, заслуживающего поощрения, я допил чай и устроился поудобнее в подушках, чтобы хорошенько отдохнуть. Когда предстоит серьезная мужская работа и голова должна быть ясной, нет ничего лучше, как еще немного вздремнуть.

Спустившись вниз эдак через час, я убедился, что был трижды прав, когда разрабатывал свой блистательный план по оживлению Гасси. С этим дуралеем я столкнулся на лужайке и с первого взгляда понял, что ему как воздух необходимо стимулирующее средство мгновенного действия. В то утро, как я уже упоминал, солнце своими лучами золотило окружающий мир, птички щебетали и все в природе сияло улыбкой. Все, кроме Гасси Финк-Ноттла. Он ходил кругами по лужайке и бормотал себе под нос, что не хотел бы злоупотреблять вниманием почтеннейшей аудитории, однако, пользуясь столь благоприятным случаем, чувствует себя обязанным сказать несколько слов.

– А-а, Гасси, – проговорил я, останавливая его, ибо он собирался начать новый круг. – Чудесное утро, правда?

Даже не знай я заранее, что бедный придурок сам не свой, я тотчас бы все понял по той грубости, с какой он послал к черту чудесное утро. Я немедленно приступил к выполнению нелегкой задачи: вернуть румянец на щеки злосчастного тритономана.

– Послушай, Гасси, я принес тебе хорошие вести. Он взглянул на меня с внезапно пробудившимся живым интересом.

– Сгорела школа в Маркет-Снодсбери?

– С чего ты взял?

– Разразилась эпидемия свинки? Или началась корь, и школу закрыли?

– Да нет же, нет.

– Тогда что ты мелешь про хорошие вести?

Я попытался его успокоить.

– Гасси, не стоит делать из всего трагедию. Зачем так убиваться из-за такого пустяка, как вручение призов в школе?

– По-твоему, это пустяк? Как ты не понимаешь, я целыми днями мучаюсь, сочиняя свою речь, и ничего не могу придумать, кроме одной фразы о том, что не хотел бы злоупотреблять вниманием почтеннейшей аудитории. Я прохронометрировал свою речь, она занимает пять секунд. Черт подери, Берти, что я должен говорить? Что, например, говоришь ты, когда вручаешь призы?

Я задумался. Однажды, еще в начальной школе я получил приз за отличное знание Библии, и предполагалось, что вся подноготная этой процедуры должна быть мне знакома до мельчайших подробностей. Увы, я ничего не мог вспомнить.

Внезапно из тумана всплыла одна фраза.

– Скажи, например, что тише едешь – дальше будешь.

– Почему?

– Ну-у… не знаю, все так говорят. Звучит здорово.

– Я не о том. Я хочу знать, почему. Почему если тише едешь, то дальше будешь?

– Послушай, что ты ко мне пристал? Все умные люди так говорят.

– Но что это означает?

– По-моему, считается, что эта мысль должна утешить тех, кто не получил призов.

– Плевал я на них. Мне-то какая польза от этой мысли? Я должен думать о тех, кто получил призы, о тех обормотах, которые выйдут на сцену. А если они начнут строить мне рожи?

– Не начнут.

– Откуда ты знаешь? Они только об этом и думают. И даже если не начнут, то… Берти, можно, я тебе скажу одну вещь?

– Валяй.

– Я решил последовать твоему совету и пропустить глоток спиртного.

Я не смог сдержать улыбки. Если бы дуралей догадывался, что я задумал.

– Брось, Гасси, все будет хорошо, – сказал я.

Его снова затрясло в лихорадке.

– Откуда ты знаешь? Я уверен, что собьюсь.

– Тьфу!

– Или уроню приз.

– Глупости!

– Или еще чего-нибудь натворю. Я это нутром чувствую. Сегодня что-то произойдет, и все будут надо мной смеяться до коликов. Уже сейчас слышу, как они смеются. Как гиены… Берти!

– Берти слушает, старик.

– Помнишь ту школу, где мы учились перед тем, как поступить в Итон?

– Еще бы. Там я получил приз за знание Библии.

– Отстань ты со своим призом. Не о нем речь. Помнишь случай с Бошером?

Как не помнить. Одно из самых ярких впечатлений детства.

– Помнишь, как генерал-майор сэр Уилфред Бошер приехал к нам в школу вручать призы, – продолжал Гасси тусклым безжизненным голосом. – Он уронил книгу. Наклонился ее поднять. И в этот момент брюки у него на заду лопнули.

– Как мы тогда хохотали!

У Гасси по лицу прошла судорога.

– Негодники! Свиньи! Хохотали, вместо того чтобы промолчать, выказать сочувствие доблестному генералу. Он тогда так смутился, а мы вопили и вовсю веселились. И я громче всех. Берти, сегодня со мной будет то же самое. Бог меня покарает, и надо мной будут хохотать, как мы хохотали над генерал-майором сэром Уилфредом Бошером.

– Брось, Гасси. Не лопнут у тебя брюки.