На этом диалог наш опять как-то выдохся, и вот мы стоим и молча жуем каждый свое – она сырную палочку, я крутое яйцо. И чувствуется некоторая неопределенность насчет того, что же дальше.
По счастью, неловкость еще не успела занять доминирующие позиции, как входит Анджела, и на этом кончился наш тет-а-тет. Чертова Бассет объявила ей о нашей помолвке, Анджела ее расцеловала и сказала, что Бассет обязательно будет очень-очень счастлива, а Бассет расцеловала Анджелу и сказала, что и она будет очень-очень счастлива с Гасси, и Анджела сказала, что обязательно будет, ведь Огастус такой душка, Бассет поцеловала ее еще раз, а Анджела – ее, и, словом, дело приняло такой беспросветно женский оборот, что я рад был потихоньку унести ноги.
Я бы все равно был рад удрать, при любых обстоятельствах, ибо если и пришло время Бертраму задуматься, и задуматься хорошенько, то именно теперь.
По-моему, это был конец. Еще ни разу в жизни, даже когда несколькими годами раньше по оплошности обручился с Гонорией, ужасной кузиной Таппи, у меня не было такого ощущения, будто я провалился по пояс в трясину и вот-вот бесследно уйду в нее с головой. Я побрел прочь, вышел в сад, нервно мусоля в зубах дымящуюся сигарету и чувствуя, как клинок все глубже вонзается в сердце. Я шел как во сне и пытался представить себе, каково это будет – постоянно, до конца дней лицезреть перед собой эту самую Бассет, и одновременно прилагал усилия, чтобы не представлять себе этого, если вы меня понимаете, и вдруг наткнулся на что-то, что могло быть деревом, но не было – потому что это был Дживс.
– Прошу прощения, сэр, – произнес он. – Мне следовало вовремя посторониться.
Я не ответил. Я просто стоял и молча смотрел на него, так как его вид изменил направление моих мыслей.
Кого мы видим перед собой? Дживса, думал я. Правда, последнее время, как мне казалось, хватка у него стала уже не та и он частично утратил былое могущество, но ведь возможно, что я ошибался, разве нет? – спрашивал я себя. Что, если подтолкнуть его на поиски ходов и выходов, а вдруг он нащупает путь, по которому я смогу выбраться на свободу, и всем привет? Я сам же себе ответил, что да, это вполне возможно.
Ведь вон как у него затылок сзади выпирает, ничуть не меньше, чем прежде. И глаза так осмысленно поблескивают.
Конечно, после всего, что произошло между нами из-за белого клубного пиджака с золотыми пуговицами, я не расположен был так уж безоглядно на него полагаться. Но можно ведь просто выслушать его мнение. Вспоминая его былые триумфы – дело Сипперли, эпизод с тетей Агатой и собачкой Макинтошем, и блестяще проведенная операция с дядей Джорджем и племянницей барменши среди прочих первыми встают в памяти, – я решил, что будет, пожалуй, только справедливо, если я дам ему шанс прийти на помощь молодому хозяину в час смертельной опасности.
Но прежде всего надо, чтобы между нами была полная ясность и никаких недомолвок.
– Дживс, – вымолвил я. – Мне надо вам кое-что сказать.
– Сэр?
– Тут у меня возникли некоторые сложности.
– Мне грустно это слышать, сэр. Могу ли я быть полезен?
– Не исключено. Если только вы не утратили хватку. Признайтесь честно, Дживс, вы сейчас в хорошей форме, умственно?
– Вполне, сэр.
– По-прежнему заправляетесь рыбой?
– Да, сэр.
– Тогда возможно, что все еще устроится. Но сначала я должен обговорить с вами одну деталь. В прошлом, когда вы выручали из затруднений меня самого или кого-нибудь из нашей компании, вы нередко норовили воспользоваться моим чувством благодарности в своих личных целях. Вспомните, например, фиолетовые носки. Или итонские гамаши. Хитрейшим образом выбрав момент, когда я размяк от облегчения, вы вынудили меня от них отказаться. Так вот, я предупреждаю: если вы и теперь добьетесь успеха, то чтобы никаких разговоров насчет моего белого клубного пиджака.
– Очень хорошо, сэр.
– Вы не явитесь ко мне после всего с просьбой, чтобы я его выбросил вон?
– Ни в коем случае, сэр.
– Ну, тогда, при этом условии, продолжим разговор. Дживс, я обручен.
– Желаю вам большого счастья, сэр.
– Не придуривайтесь. Я обручен с мисс Бассет.
– Вот как, сэр? Мне не было известно, что…
– И мне тоже. Это оказалось для меня полной неожиданностью. Но как бы то ни было, что есть, то есть. Официальное уведомление содержалось в той записке, которую вы мне передали.
– Это странно, сэр.
– Что именно?
– Странно, если содержание записки было таково, как вы говорите. У меня сложилось впечатление, что мисс Бассет, отдавая мне ее, была далеко не в радостном настроении.
– Она так и есть далеко не в радостном настроении. Думаете, она в самом деле хочет выйти за меня? Да вы что, Дживс?! Она просто притворяется. В Бринкли-Корте вообще от бесконечного притворства уже нет житья ни зверю, ни человеку. Долой притворство, вот мое глубокое убеждение.
– Да, сэр.
– Ну, так что же делать?
– Вы полагаете, сэр, что мисс Бассет, несмотря на последние события, все еще питает сердечную склонность к мистеру Финк-Ноттлу?
– Да она только о нем и думает.
– В таком случае, сэр, по-видимому, самое лучшее – это чтобы они помирились.
– Но как? Как это сделать? Вот видите, Дживс. Вы молчите и только крутите пальцами. У вас нет ответа.
– Напротив, сэр. Я крутил пальцами просто потому, что это стимулирует мысль.
– Тогда крутите дальше.
– В этом нет необходимости, сэр.
– То есть рыбка уже на крючке?
– Да, сэр.
– Я потрясен, Дживс. Выкладывайте скорее.
– Напомню, что о способе, который я имею в виду, я вам уже говорил, сэр.
– Когда это вы мне говорили о каких-то способах?
– Если вы обратитесь мыслью к вечеру нашего приезда сюда, сэр, то вспомните, что вы тогда поинтересовались, как я собираюсь помирить мисс Анджелу с мистером Глоссопом, и я позволил себе выдвинуть предложение…
– Господи! Вы снова про пожарный колокол?
– Именно так, сэр.
– Вы все еще не отказались от этой мысли?
– Нет, сэр.
Можете себе представить, как меня оглоушил перенесенный удар: вместо того, чтобы просто отмахнуться, сказать: «Тьфу!» или что-то в этом роде, я всерьез задумался, а вдруг тут все же что-то есть.
Когда он в первый раз выдвинул свой план пожарной тревоги, я, если помните, сразу же его пресек, решительно и бесповоротно. «Чепуха!» – так я сформулировал свое мнение и с прискорбием усмотрел тут признак деградации некогда великого ума. Но вот теперь мне показалось, что, может быть, не так уж это и бессмысленно. Дело в том, что я уже дошел до такой крайности, когда человек готов испробовать любую идею, даже самую бредовую.